Дом жил своей жизнью. Папа принимал в нижнем кабинете посетителей, сестры побежали к маман, которая занималась пересмотром так и не разобранной летней одежды. От нечего делать девочки к ней присоединились. Да что там – уже невесты! Если Маше, которая теперь не откликалась на детское прозвище Матя, было двадцать, если пятнадцатый шел Наташе, так Лена и Ольга тоже невест догоняли. Разве что десятилетняя Ара шалила не хуже Аркаши, да и то сегодня сбежала со старшими сестренками к матери. Все-таки платья перебирать интереснее, чем ладошками ловить бабочек или тыкать пальцами в каких-то случайных жандармов. Но жандармам, видимо, некогда было скучать. Выйдя из ландо, они быстро прошли на крыльцо, вслед за штатским. Дети могли бы посмеяться: ну хорошо, штатская шляпа с портфелем, но зачем же жандармам портфели? Были все-таки при звании, оба ротмистры. Цену себе знали. Не понимали, чего их швейцар останавливает:

– Господа, господа, запись на прием прекращена. И так уж три десятка. Незнамо когда министр и управится. Не менее двух часов, поди, пройдет. Эва!

– У нас нужное дело к министру! – пока ротмистры не очень-то вежливо отталкивали швейцара, ответствовал уже прошедший в коридор гражданский.

Престарелому швейцару оставалось только шлепать сзади ногами и виновато размахивать руками:

– Исполняй тут должность! Что же это деется? Так невежливо?..

Ротмистры, предводительствуемые фетровой шляпой, на него уже не обращали внимания. Они решительно шагали по коридору, в приемную, полную всякого народа. Плечи у ротмистров были крепкие, сановных просителей бесцеремонно расталкивали, а какие-то бабы и крестьянские свитки при виде жандармских мундиров и сами собой в испуге расступались.

Они были уже в приемной, когда один из агентов охранки – как же министру без одетой в сюртуки охраны? – бдительный страж Горбатенко удивился:

– Господа, впервые вижу жандармов с портфелями! Ротмистры, куда вы…

– Туда, – указал гражданский на дверь кабинета.

Охранник не пускал, уже возвышая голос:

– К министру так не входят! Пора бы знать при ваших мундирах!..

Но трое, включая и гражданского, пёрли к последним дверям и на охранника, как и на швейцара, не обращали внимания.

Однако ж, на помощь первому охраннику подскочил другой, еще более крепкий, и напор дерзкой троицы застопорился.

– Важное дело!..

– Прочь с дороги!..

– Вы за это дело ответите!..

Но охранники у министра внутренних дел были вышколены самим полковником Герасимовым, на испуг не попались. Завязалась потасовка…

…уже не до вежливости стало…

…руки у охранников были хваткие…

…рвали воротники…

…ротмистры отбивались с трудом, хотя…

…вся кутерьма подвигалась к самым дверям кабинета…

…но все же охранники знали инструкцию полковника Герасимова, тем более что в потасовке сползла на сторону борода у одного ротмистра…

– Фальшивая! Держи их!..

И зов агента Горбатенко:

– Ваше превосходительство! Дело неладное!..

Выскочил на шум генерал Замятин:

– Что? Что?

Ничего не поняв, генерал не успел отдать еще никакого приказания, как все три портфеля вскинулись над головами, потом с верхотуры под ноги, под ноги сцепившемуся людскому клубку!..

Под общий вскрик:

– Да здравствует свобода!

– Да здравствует анархия!

– Смерть!..

Едва ли генерал Замятин успел все происходящее осмыслить. Троекратный взрыв потряс приемную, вышиб раскрытые генералом и уже не нужные двери, сдвинул стены, из приемной с воем ворвался в кабинет одной своей волной, а другой, еще более мощной, ринулся по лестнице наверх, в раскрытый зев балкона, где ловил бабочку несмышленыш Адя, а сестрица его читала книжку…

Когда в дальнем углу кабинета Столыпин, отброшенный вздыбившимся дубовым столом и тем спасенный от каменного града, поднялся на ноги, он как в страшном сне подумал: «Вот и все. Расплата». На своем излете взрывная волна только запуржила его парадный мундир и горячей известкой приклеила к стене список людей, так и не попавших в этот кабинет… упокоившихся там, в приемной… Да и не было уже кабинета. Вся боковая сторона дома вместе с верхним балконом была вырвана с мясом и выброшена на ступени парадного крыльца, возле которых метались и истошно ржали раненые лошади…

«Дети!.. Где дети?!»

Он еще совсем недавно в приоткрытое окно слышал их падающий сверху, как бы с небес, многоликий и беспечный смех. Еще хотел поругать, чтоб не мешали работать. Но не только от духоты не закрывал окно – смех ему не мешал, наоборот, напоминал о радости и сущности жизни…

– Где дети?

Он бежал с этим криком через развалы столов, кресел, книжных шкафов, по живым еще, шевелящимся ошметкам человеческих тел, сквозь гарь и дым, сквозь кровавый ужас бывшей приемной, к лестнице, которая вела на второй этаж…

Там и ступенек почти не было; по их ощепьям карабкалась Маша. Сквозь известковую пыль то же самое кричала Ольга:

– Дети! Дети?..

Она не видела, что трое цеплялись за ее подол, зареванная Олюшка сквозь развалы пыталась пробраться к отцу, Маша уже чудом взобралась на первый пролет лестницы, ее снимал откуда-то взявшийся слуга, а дальше ничего не было – ни стен, ни дверей, настежь распахнутая набережная Невки, мертвый шелест прибрежных лип… Уши напрочь заложило! Только по губам угадал, как судорожно считает жена, обнимая все вокруг себя:

– Раз, два… два, три, четыре… четыре…

Счет обрывался; хоть и не слышал, но видел отец. Их шестеро должно быть! Где же еще двое?!

Счет заканчивался под блуждающими глазами. Он подобно жене махал пальцем, всех пересчитывая:

– …три, четыре… да?..

Где ж остальные?!

Из распахнутого провала стены донесся зов набежавших слуг:

– Здеся!

– Здеся они!..

Наташу и Аркашу нашли под развалами верхнего балкона. К общему ужасу, над ними бились покалеченные лошади.

У Ади кровянились раны на голове и, кажется, была сломана нога. Он кричал:

– Ма-а!.. Ма-а!..

Это все-таки признак жизни. Наташа же не издавала ни звука, хотя тоже была жива. Но когда слуги вытащили ее из-под обломков и на сцепленных руках понесли в уцелевший закраек дачного крыла, подскочившая мать с ужасом увидела ее раздробленные ноги. Но Наташа и тут, когда мать начала ее тормошить, не стонала. Белое от бескровицы лицо, как у сумасшедшей, выражало… страшно было глянуть – полнейшее довольство. Непостижимую благость. Как после причастия на смертном одре…