Я пристально посмотрел на него. Ковбой не отвел взгляд и… Он не шутил. Не издевался и не паясничал. Он спокойно и равнодушно излагал… свой вариант развития событий, который действительно собирался претворить в реальность, если… Только что же там за «маленький вопрос» маячит впереди?..

Я скосил глаза к аркообразному проему, выходящему в холл, и неожиданно для себя буркнул:

— Тамбовский… санитар — ему товарищ…

Хозяин резко вскинул глаза и вперился в меня цепким, холодным взглядом — на мгновение я физически ощутил тяжесть этого взгляда у себя на переносице. Потом он отпустил меня, перевел взгляд на бутылку водки и снова налил себе и мне.

— Острый у тебя глаз, маэстро, — с ноткой уважения задумчиво произнес он, взял рюмку, и кивнув мне, снова выпил, не чокаясь. — После того, как расшерстили девятку, эти ребята, и правда, какое-то время работали санитарами… В психушке, — Рыжая еле заметно вздрогнула. — Потом… еще кое-где, а потом — уже у меня. Пей… — он снова взял нож и вилку, а я выпил. — Не знаю, говорила она тебе, но… Мне нравятся твои переводы. Ты неплохо просек стиль автора и вообще — неплохо справился. Одобряю. Кстати, ничего, что я тебя — на ты? В конце концов, мы же ровесники, да и, — он едва заметно усмехнулся, — почти родственники…

То ли от водки, то ли от его слов, а скорее всего, и от того и от другого в животе у меня стало теплее, и я потянулся к сковородке, заметив:

— Родственники — вряд ли. Я — холопских кровей, а ты…

— Брось, — поморщился он. — Ты ж прекрасно видишь, что я — не мудак. А кто, кроме полных мудаков, будет играть в эти игры, — он фыркнул, и в глазах его промелькнула злоба… знакомая злоба, — Мы возьмем этот город… Взяли, бляди… Извини, Рыжик, — Ковбой взял пульт и включил телевизор, сразу убрав звук.

На экране возникла умная, ироничная физиономия ведущего эн-тэ-вэшных новостей, Осокина, он что-то сказал, а потом камера скользнула по какому-то подземному переходу, задерживаясь на нескольких старухах-нищенках с бумажными плакатиками и просто с протянутыми сморщенными ладошками.

— Старушки, — буркнул Ковбой. — Неплохо зарабатывают старушки, особенно центровые. Там за одно место в день надо отстегивать столько… И все равно, жалко их. В отличие от поручиков и корнетов… А тебе жалко? — рассеянно спросил он, не отрываясь от экрана.

— Нет, — сказал я, налил себе водки, вопросительно глянул на него, он кивнул, и я налил и ему. — Не очень. — я выпил, следуя его примеру — не чокаясь.

— Почему? — он перевел на меня взгляд, и я увидел, что он не удивился, а просто хотел бы знать — почему.

— Моя бабка, — вежливо стал объяснять я, стараясь искусственно разжечь в себе злость, чтобы… чтобы не прогибаться до конца, чтобы хоть в чем-то возразить, не согласиться… — моя бабка жила на двадцать три рубля пенсии… Потом — на сорок шесть. Называлось, за кормильца. До свистопляски, понятно… ну, перестройки унд демократии, — он понимающе кивнул. — Где тогда были эти… или такие же старушки, не знаешь? — он смотрел на меня с легким интересом. — А я — знаю. Сказать? — он кивнул. — Рядом. В ее коммуналке. Получали по сто двадцать, плюс скидку в квартплате и прочих… А про нее, знаешь, что говорили? — он продолжал смотреть на меня с интересом. — Говорили, и правильно, поделом ей, и того много — стажа не наработала, а еще жалуется, все они — хитренькие… за чужой счет… Так что за жалостью, — я улыбнулся, — не ко мне. С этим — в другую инстанцию… А вообще, — вдруг вместо желаемой злости на меня накатила какая-то странная и вялая усталость, — вообще жалко, конечно… они ведь еще живые… а когда видишь, как живое мучается, всегда жалко, — я вяло усмехнулся. — Непонятно объяснил?

— Понятно, — кивнул он, я посмотрел на него и увидел…

Нет, не сочувствие, а понимание. Что ж, он и не говорил, что сочувствует, он сказал «понятно», и ему действительно было понятно, а мне… Мне стало приятно. Приятно — оттого, что сижу с ним, как равный, говорю с ним, как равный, и он понимает… Я скосил глаза на Рыжую. Она смотрела на нас обоих своими серыми с зеленоватыми крапинками глазами и… Как-то странно смотрела. Словно старалась что-то понять, но одновременно и отталкивала от себя это понимание, не хотела его, может быть, немножко боялась…

— А тебе нравится мой автор? — вдруг спросил я. — Ну, которого я переводил — «король ужасов»? Ты, я слышал читал в натуре… В смысле, на его родном. От перевода все равно что-то… утрачивается, даже, — я усмехнулся, — у такого маэстро, как я.

— Утрачивается, — кивнул он, и взял себе еще кусок мяса. — Но что-то и… резче проступает. Хотя из стакана, конечно, можно вылить…

— Только то, что было в нем, — подхватил я, как-то забывая, где я сижу и с кем. — Главное только — не пролить мимо… Но хрен с ними, с переводами, сам автор тебе…

— Да, — кивнул он. — Очень. Что-то — больше, что-то — меньше, но в целом у него все… — он щелкнул пальцами, ища слово, — все…

— Правильно, — тихонько подсказал я.

— Ну, может, и не совсем пра…

— Если смотреть сверху, — перебил я, он слегка поморщился, видимо не любил, когда его перебивают, но тут же что-то ухватил и вопросительно глянул на меня. — Ну, не для нас правильно, а сверху… Ну, как для зайца, может и неправильно, что он морковку жрет, а волк — его самого, но сверху…

— Да, — сказал он. — Сверху — да… Заяц умеет делать скидку, и это… Компенсация. Не равность, не…

— Не равенство, — поправил я, — а как бы равновесие…

— Баланс. Верхний баланс — чужой, не наш, не для нашего… Ты прав. — он повернулся к Рыжей. — А ты что скажешь, Рыжик?

Рыжик ничего не ответила, я глянул на нее, она открыла рот, как-то с трудом глотнула, налила себе водки и поднесла рюмку ко рту. Руки у нее чуть-чуть дрожали.

Я отвернулся, посмотрел на экран телевизора, прочел по губам Осокина: «Вас ждут еще новости спорта и погода…», — и услышал ее сдавленный (видимо от проглоченной залпом рюмки водки) голос:

— Родственные души…

Я оторвал глаза от экрана и посмотрел на хозяина. Он негромко засмеялся, потом перестал смеяться и неожиданно (но не резко) спросил меня:

— Ты боишься, маэстро?

— Да, — сказал я. — Это естественно.

— Почему? — спросил он. — Почему — естественно?

— Потому, — начиная раздражаться (до сих пор он не строил из себя целку, не притворялся), — что ты мигнешь, и меня по стене размажут… Не здесь, конечно, — криво усмехнулся я, — ты же не станешь поганить свою стенку… С евроремонтом.

— А зачем? — спросил он.

— То есть как это, за… — пробормотал я.

— А просто — зачем? — терпеливо повторил Ковбой. — Ты ничего у меня не украл, нигде не перешел мне дорогу и не наступал мне на хвост. Если кто и нарушил какое-то правило, так это — не ты, — он глянул на Рыжую. — Верно, Рыжик?