– Вы, я вижу, преподаете оценочные методы в судебной психологии, судебной психиатрии и… в преступлениях на сексуальной почве, – сказала она, сделав намеренную паузу и уткнувшись в бумаги, которые держала в руках. – Это очень интересно… Особенно сексуальные преступления, не находите? И заметьте, судебная психиатрия тоже весьма интересна… Как вы думаете, профессор, который после лекций нападает на своих студенток и насилует их, тянет на психиатрическое освидетельствование? Разумеется, с точки зрения закона…

Никакой реакции. Пенья, сидевший рядом с Лусией, подхватил инициативу:

– Почти все студентки, которые в последние недели подвергались сексуальным домогательствам или были изнасилованы, посещали ваши лекции, профессор… Или я должен сказать: доктор? А раньше где вы находили свои жертвы? Насильниками не становятся в пятьдесят лет, Альфредо. Начинают намного раньше. Это не то хобби, которым обзаводятся в зрелом возрасте.

Она внимательно наблюдала, какой эффект произведет то, что его назвали просто по имени. И констатировала, что этот снаряд тоже пролетел мимо цели. Не страшно. В запасе полно снарядов.

– А если этот… профессор… доктор… если этот индивид еще и убивает влюбленные пары, потому что не выносит чужого счастья, потому что живет один, а его жена ушла к другому… то это про вас, вам не кажется? Не считаете, что это уже из области судебной психиатрии? – продолжал Пенья.

В зрачках Гюэля пробежал наконец еле заметный трепет. Высокомерие осталось прежним, но этот неприступный фасад пересекла крошечная трещинка. Теперь волны начнут подтачивать скалу. Там, где есть трещина, победа всегда за океаном.

Лусия бросила беглый взгляд на агентов, которые обшаривали квартиру сантиметр за сантиметром, под присмотром адвоката администрации, представляющего судью.

Следующий вопрос. Запустим маленькие волны… Однако между океаном и следственной группой было одно важное отличие: у океана времени хоть отбавляй, а время следственной группы строго ограничено законом. И Гюэль это знал.

– Кажется, о вас мечтает довольно много студенток? – спросила она. – А они вас воодушевляют, притягивают? Вы спите с ними? Или, чтобы вас охватило возбуждение, они должны отказать вам, Альфредо?

Никакого ответа.

– Вам известно, кто такой Улисс Джойс? – снова вступил Пенья. – Он обнаружил, что кто-то рылся в документах группы криминологии, и сказал профессору Борхесу, что видел вас в здании факультета в ту ночь, когда тот слышал в подвале шум… Но решил, что это вы были тогда на лестнице… Так это были вы, Альфредо? Если это так, то зачем вы рылись в документах группы профессора Борхеса?

Никакого ответа.

– Вы брали книгу в библиотеке юридического факультета, но отказались это признать. Почему? Ваше имя стояло в списке, но вы выдумали эту абсурдную историю со студентами, которым вы давали свою карту на получение книг… Сказать по правде, это очень печально. Я на вашем месте выбрал бы более тонкую стратегию.

Никакого ответа.

– А знаете, что мне сейчас пришло в голову? – не сдавалась Лусия. – Я думаю, что у того, кто это сделал, весьма раздутое «я». Это человек с высоким уровнем интеллекта. Он опасен, хитер, ловок и осторожен. В обществе он занимает высокую позицию: ну, к примеру, университетского профессора. Как и у всех более-менее заметных извращенцев, у него отсутствует чувство вины, и он не испытывает угрызения совести, видя страдания других людей. Напротив, его наслаждение столь велико, что с каждым удавшимся убийством в нем растет чувство всемогущества и страстное желание повторить еще и еще раз…

Словно подхватив слова Лусии, прогремел удар грома, и в доме задрожали стекла. И почти сразу по ним плетью хлестнул косой дождь.

– Он врожденный манипулятор, – продолжала Лусия, – и достиг высокой зрелости в искусстве фальсификации. Он широко пользуется своим обаянием в близком кругу – например, среди учеников, – чтобы нащупать дефекты людей, их слабые места. Его натура и то окружение, в котором он рос, сделали из него хищника. Он охотится. Убить двоих людей среди бела дня и устроить из тел мизансцену – дело не из легких. Но у него талант на такие вещи. К тому же он эстет. Эрудит. Для убитых он желает красоты. Желает придать убийству смысл… А кстати, почему именно «Метаморфозы», Альфредо?

Пенья разгадал ее замысел. Лейтенант всячески льстила раздутому «эго» Гюэля, который с равнодушным видом наблюдал за обыском. Она надеялась, что интеллектуальное тщеславие заставит его отреагировать. Однако на этой стадии допроса шансов у них было мало. Слишком рано. И Лусия это понимала. Но таким образом, чередуя то жар, то холод, они дестабилизировали его, готовя почву для завершающей атаки.

– В конце концов, что такое мораль, как не серия обусловленных правил приличия? Верно, доктор? – продолжила она тем же тоном. – Правил, созданных для того, чтобы предпочесть слабых сильным. Что вы на это скажете, доктор? Природа более честна и более жестока: в ней нет места слабым.

– Разве это звучит не по-ницшеански, доктор? – подначил его Пенья, в надежде, что Гюэль, уязвленный в своей университетской гордыне, откроет рот хотя бы для того, чтобы поставить на место этих двух жалких полицейских, изображающих философов.

Но тот хранил молчание.

– Дышите глубже, доктор, – ободряла его Лусия. – Расслабьтесь. Я чувствую, что вам не по себе. У вас стресс?

Пенья подумал, что Гюэль уж никак не выглядел как человек в состоянии стресса. Но все некстати поданные реплики, видимо, начинали его раздражать, хотя он и не подавал виду. Снаружи завывал ветер, с какими-то кошачьими воплями носясь вдоль улиц.

– Я думаю, что одинокая жизнь сгубила ваш мозг, – сказала Лусия, после мягких увещеваний вдруг перейдя на более жесткий и обидный язык. – Я полагаю, что с женщинами у вас ничего не выходит и вам не удается их удовлетворять… Все эти девчонки с факультета, которые вас обожают, доводят вас до сумасшествия, но у них нет ни малейшего желания спать с…

– Мы нашли клей! – раздался вдруг голос с другого конца квартиры.

Ариас…

Все поспешили на голос. Маленький кабинет без окон был завален бумагами и книгами, громоздившимися в беспорядке на этажерках и на мебели. Пахло пылью и затхлостью закрытого помещения. Маленький шкафчик был отодвинут от стены. Лусия наклонилась.

В стенной нише лежали шесть больших тубусов экстра-сильного клея.

О боже… Лусия на миг застыла, глядя перед собой, потом встала и направилась через всю квартиру прямиком к Гюэлю. Видимо, он уловил, что что-то изменилось, потому что, следя за ней глазами, чуть нахмурился.

– Мы нашли клей, – с торжеством объявила она, внимательно наблюдая за его реакцией. – Даю руку на отсечение, что анализ подтвердит: это тот самый клей, которым моего напарника приклеили к кресту… и которым склеивали супружеские пары в Сеговии и в Бенальмадене…

Она вдруг почувствовала внезапное волнение. Стоя перед ними, Гюэль, казалось, вот-вот заговорит. Но губы его были крепко сжаты. И снова наступило молчание.