– Шпильки из золота с кораллами, – я оставил вопрос без ответа. – Изготовлены в форме шлема, украшенного гирляндами цветов. Хранились в мешочке из желтой шерстяной ткани с вышитым бамбуком. Дата кражи, имя потерпевшего.

– Дорогое украшение, – оценил Хизэши. – Кстати, вынесено снова у Цугавы.

Я вспомнил усадьбу господина Цугавы. Маленькая крепость, стража, привратник. Бирки на въезде и выезде. Тиба и впрямь Ловкач, если пробрался туда дважды! Нет, трижды, тут дальше указано. Даже под покровом ночной темноты это подвиг.

– Набор игральных карт в лаковом футляре. Узор по футляру присыпан золотым порошком. Шнуры украшены костяным нэцкэ, изображающим Фукурокудзю, божество долголетия и мудрых поступков…

Хизэши отставил пустую чашку:

– А это уже у князя! Любимый набор господина. Карты рисовал Исаку Курода, нэцкэ резал Итагава Кано. Князь высоко ценит их талант. Кто бы знал, как огорчился весь клан Сакамото, когда карты пропали!

Жестом я показал хозяину лапшичной, чтобы нес еще саке.

– Мешочек со шпильками, – задумчиво произнес я, дожидаясь новой бутылочки. – Тиба проник в усадьбу и вынес один мешочек, судя по дате. Затем проник в усадьбу во второй раз и снова взял только мешочек, но уже с другими шпильками. У князя он взял дорогой набор карт. И опять удалился, не прихватив больше ничего.

Хизэши кивнул.

– Судя по списку, так везде: он берет, скажем, изумрудное ожерелье и удаляется. Если он хочет что-то еще украсть из той же самой усадьбы, он является заново, в другую ночь. Что это, беспечность? Наглость? Демонстрация ловкости? Неуловимости?

– Бравада, – согласился Хизэши. – О, вот и выпивка!

Он принялся разливать саке.

– Кстати, Рэйден-сан! – Хизэши подвинул полную чашку ко мне, взял вторую. – Чуть не забыл! Этого вы в списке не найдете. Это сказал мне сослуживец, который занимался делом Тибы. Вор брал лишь то, что плохо лежит. Валялось на тумбочке, на алтаре, на столе. Было оставлено у спального ложа. Хранилось в шкафу на открытых полках. Если место хранения ценностей было заперто – вор не пытался его взломать или отпереть. Я уверен, Тиба боялся шума. Услышь кто, как он возится с замком, и Ловкача схватили бы гораздо раньше.

– Может, и так, – согласился я. – Вы не возражаете, если я заплачу за наш ужин?

Он не возражал. Это была единственная плата, которую Комацу Хизэши принимал от меня в виде денег. И то, наверное, потому что деньги я отдавал не ему, а дядюшке Ючи. И даже не отдавал, а просил записать за мной.

Я расплачивался с лапшичником позднее, уже без Хизэши.

___________________________

[1] Тузлук – солевой раствор.

1

Славься, будда Амида!

– Кто там?

– Торюмон Рэйден, дознаватель службы Карпа-и-Дракона!

– Дознаватель?

– Не притворяйся, что не знаешь меня! Мы беседовали с тобой у господина Симидзу!

– Да, господин! Бегу, открываю…

За миг до этого я стучал кулаком в дверь жилища надзирателя Кодзи. Дом стоял на отшибе, забор отсутствовал. Ничто, кроме непролазной грязи, оставшейся после вчерашнего дождя, не мешало мне подняться на крыльцо, а затем на веранду. Стучал я громко, с уверенностью в своем праве, показывая, что явился по делу, не терпящему отлагательств. Впрочем, я старался бить не в саму дверь, боясь сломать хлипкую раму, а в стену рядом с ней. Стена содрогалась, призывая хозяина к немедленному ответу.

– Бегу, бегу…

Не знаю, где он там бегал. Разве что из угла в угол? Жил надзиратель бедно, дом его был, что называется, с табакерку. Я еще вчера справился в тюремной канцелярии насчет Кодзи: жены нет, детей нет. Есть старуха-мать: вроде бы глухая, но кто ее знает?

Сообщая мне эти сведения, канцелярист дерзко ухмылялся. Вне сомнений, я был первым, кто интересовался семейным положением такого ничтожества, как Кодзи. Забавность ситуации настолько развеселила канцеляриста, что он сообщил мне адрес проживания Кодзи, не задумавшись над тем, откуда у посетителя возник столь подозрительный интерес.

Служба Карпа-и-Дракона занимается вопросами фуккацу. При чем здесь какой-то жалкий надзиратель? Он что, кого-то убил? Его кто-то убил? И не заявил о перерождении? Немыслимая глупость!

Даже если канцелярия опомнится и доложит начальнику тюрьмы о моем визите – пока суд да дело, я успею покинуть Акаяму. Опасаюсь ли я чего-то? Нет, встреча с Кодзи не выйдет за рамки закона и моих полномочий. Просто господин Симидзу мог задержать меня в городе, желая расспросить самолично, а я торопился на остров Девяти Смертей.

Вернусь, тогда пусть и зовет в гости, стихи сочинять.

Раз в пятнадцать дней надзиратели получали выходной. Мне повезло: сегодня Кодзи остался дома. Говорить с ним в присутствии начальника тюрьмы значило терять время зря.

– Прошу прощения, господин!

– Почему так долго?

– Матушку укладывал. Обезножела она, лежит, всего боится. Вы как начали стучать, она и поползла. Куда, зачем? Пока успокоил, накрыл одеялом… Заснула, хвала небесам!

– Ты преданный сын, – я подтвердил свои слова кивком. – В дом не пойдем, нечего тревожить старую женщину. Поговорим здесь, на веранде.

– Чаю, господин?

– Не надо. Где спит твоя мать?

Он указал рукой. Я отошел в дальний конец веранды. Глухая мать Кодзи или нет, так будет лучше. Тюремщик, беспрерывно кланяясь, последовал за мной.

– Итак, Ловкач Тиба, – сказал я, останавливаясь. – Ты видел его только днем?

– Да, господин Я уже говорил вам…

– Помолчи! И вел себя Тиба смирно: не буянил, не угрожал…

Кодзи пустился в пространные рассуждения. Суть их сводилась к тому, что мне было уже известно: только днем, поведение примерное. Не слушая болтовню надзирателя, я вспоминал, как вчера Ран застала меня за занятием, которое лишь безумец не назвал бы странным. Я находился в ку̀ре – прочном строении из дубовых досок, где хранились наши семейные ценности и реликвии. Когда Ран вошла…

Когда она вошла, я топтался на месте, держа в зубах меч в ножнах. Держал я, естественно, не сам меч, а украшение ножен – шелковый шнур, завязанный хитрым узлом. Меч я сперва взял большой, но его концы при каждом движении цеплялись то за стены, то за другие предметы, производя много шума – и я взял малый.

Так получалось гораздо удобнее.

Ран не удивилась. Скорее удивился я: моя жена держала в зубах мешочек со шпильками. Какое-то время мы смотрели друг на друга, затем, не сговариваясь, кивнули – и Ран оставила куру. Уходя, она не произнесла ни слова. Я тоже – во-первых, трудно говорить, держа что-то в зубах, а во-вторых, слов и не требовалось.