– Тебя вчера не было в школе? По какой причине ты пропустил уроки? Покажи мне, пожалуйста, справку об освобождении от занятий.

Стесняясь с любопытством поглядывающих на него малышей, он растерянно буркнул:

– У меня бабушка вчера умерла.

– О! Я не знала… Извини меня. Можешь идти, – испугалась она, и Фурман, стыдясь этой глупой победы, побежал по лестнице на свой этаж.

В крематорий мама разрешила ему не ехать.

В тот день, время от времени прислушиваясь к чему-то в себе, он делал попытки самостоятельно в последний раз проститься с бабушкой, но сразу безнадежно запутывался между здешним плаксивым «до свиданья!» и ужасным «прощай навсегда».

1

В подмосковные летние пионерские лагеря Фурман стал ездить с первого класса. Для начала его отправили вместе с Борей в лагерь от маминого завода. Несколько дней после приезда Фурман терпеливо ждал появления Бори, а потом, уже немножко обидевшись, решил сам найти его. Он обошел все корпуса старших отрядов, но Боря ему почему-то так и не встретился.

Ребята в фурмановском отряде подобрались странно недружелюбные. Верховодили трое вообще каких-то бешеных: чуть ли не каждый раз перед дневным или вечерним сном, когда все уже лежали в постелях, они начинали плеваться через всю палату, скакать по кроватям и обмазывать соплями тех, кто не был готов к немедленному и самому жесткому отпору. Фурману, кстати, пару раз очень помогли угрожающие упоминания о старшем брате. Веселье обычно заканчивалось приходом разгневанных вожатых, градом несправедливых наказаний и рыданиями особо слабонервных в подушку.

Фурману было скучно и одиноко. Вожатые вели свою, тщательно отделяемую от детей жизнь, ограничиваясь подготовкой к обязательным мероприятиям и предпочитая заниматься с одними девчонками. В чемпионате лагеря по футболу отрядная команда продувала все игры подряд, даже с младшими по возрасту. От нечего делать Фурман как-то напросился к девчонкам на рукоделие. Но, несмотря на его неожиданное для всех умение вышивать крестиком (бабушка научила), слишком многие там, включая и вожатую, отнеслись к нему с холодной иронией и даже едва ли не презрением.

Дождливым днем откуда-то вдруг появился спокойный насмешливый Боря, поинтересовался, как Фурман живет, объяснил, где его в случае чего искать, и опять исчез. После этой короткой встречи у Фурмана появилось постоянное занятие: тщетно поджидая Борю возле указанного им корпуса, он в качестве зрителя поневоле включился в тамошнюю бесконечную игру в пинг-понг. К его присутствию вскоре привыкли и, узнав, что он Борин брат, стали уважительно здороваться и весело подмигивать во время игры. У Фурмана даже возникло печальное чувство, что некоторые из этих едва знакомых ему больших ребят – его братья, а вовсе не Борька, пропадающий неизвестно где…

После «родительского дня», наступившего так нежданно и тут же превратившегося в смутный сон, Боря стал навещать Фурмана немного чаще. Как-то раз он с трудом, с нескольких заходов разыскал бегавшего где-то младшего брата – только для того, чтобы настоятельно рекомендовать ему сходить завтра днем на какой-то очень хороший польский фильм (слегка помявшись, Боря сказал, что его действие происходит во время войны). Режиссером был Анджей Вайда, в главной роли – знаменитый актер Цыбульский. «А ты сам пойдешь?» – осторожно уточнил Фурман. Боря объяснил, что уже видел этот фильм раньше, в Москве, и с удовольствием посмотрел бы его еще раз, но завтра – именно в это время – он должен будет играть решающую партию в шахматном турнире на первенство лагеря. Так что увы… Если же Фурман все-таки решит пойти, они потом могут где-нибудь встретиться и обсудить его впечатления. «Вообще-то все фильмы Вайды нужно смотреть в обязательном порядке!» – с воодушевлением добавил Боря. Помолчав, он задумчиво сообщил, что этот актер, Цыбульский, не так давно умер – при каких-то странных обстоятельствах и в самом расцвете сил – возможно, покончил с собой, хотя это и трудно понять, поскольку у него было все: и слава, и деньги, и любимая работа… Преодолев неловкую паузу, Фурман сказал, что, скорее всего, пойдет. Между прочим, ради будущего общения с Борей ему пришлось отказаться от похода с ребятами на колхозное поле за молодым горохом. (Поле считалось охраняемым: говорили, что сторожа спускают на воров немецких овчарок и без предупреждения стреляют солью. От страха сохнущий перезревший горох казался слаще.)

На следующий день в лагерном кинозале к началу «известного фильма про войну» собралось, к удивлению Фурмана, всего человек пятнадцать-двадцать. Многие вскоре поднялись и ушли. Фурман честно высидел до конца, пытаясь понять, что же здесь могло понравиться старшему брату.

Собственно, никакой войны в прямом смысле слова в фильме не было. Почти все действие проходило в непонятных разговорах. Цыбульский, с его неподвижным квадратным лицом, закрытым большими очками, был очень странен: весь дерганый какой-то, как кукла на ниточках. В самом конце, когда он весело и картинно убегал от преследователей, а потом запутывался в развешенных на пустыре чистых простынях, сквозь которые проступала темная кровь, – его, конечно, становилось жалко. Но зачем, почему, чего он хотел – все это было раздражающе неясно. То, что Цыбульский и по-настоящему умер, казалось теперь только естественным продолжением фильма: слишком уж в нем самом чувствовалась какая-то жизненная неправильность, кривой и обреченный вызов… Фурман попытался угадать, чем же он так понравился Боре и что ему было здесь интересно? Может, он считал себя похожим на Цыбульского?..

При встрече очень быстро выяснилось, что Фурман почти ничего не понял, и Боре пришлось снисходительно растолковывать ему подробности и сюжет. На вопрос о смысле всего этого Боря пустился в сложные и туманные рассуждения о свободе человека, сам же запутался и в конце концов махнул на Фурмана рукой: мол, ты еще маленький. На том и расстались. Кстати, поход за горохом отложили, так что Фурман ничего не потерял.

В какой-то из дней объявили давно ожидавшуюся общелагерную игру в «Зарницу». С утра вожатые наспех нашивали всем синие бумажные погончики. Один оторванный погон означал «ранение» и временный выход из игры, оба – окончательное выбывание. Девчонки, все поголовно зачисленные в санитарки, разошлись по госпиталям, а мальчишки, согласно секретному приказу начальника лагеря, полученному в запечатанном конверте и оглашенному вожатым, заняли свою позицию – попрятались в лесу за футбольным полем. У Фурмана на погонах была одна поперечная полоска, и он имел звание старшего сержанта.

Единственным отличительным признаком противника были оранжевые погоны. Всех строго предупредили, что драться по-настоящему запрещается, и это вызывало недоумение: кто же добровольно даст сорвать с себя погоны?.. Вожатые считались «военными советниками», но все они очень быстро куда-то исчезли: ребята недовольно поговаривали, что они, пользуясь случаем, пошли выпивать.

Довольно долго ничего не происходило. Громко пели птицы. спешили по своим делам муравьи и жуки, сквозь листву начинало припекать солнце, хотелось пить. Из штаба никаких приказов или сообщений тоже не поступало. Кто-то пошутил, что, может, и «Зарница» уже давно закончилась, а про них просто все забыли… Наконец командир отряда решил сам с тремя бойцами сходить в разведку. Уговорить его не бросать отряд не удалось.