— Ты снова взялась за живопись, Река? — спросил он ее.

Она подняла глаза и на этот раз больше не стала отворачиваться.

— Нет, это не живопись. Видишь, это просто рисунок, — она повертела карандашом и улыбнулась своей неподражаемой улыбкой, которая делала ее такой хорошенькой, и даже негромко рассмеялась, чего он от нее раньше не слышал. Ее смех грел душу.

— Мне можно взглянуть? — он протянул руку.

Она дала ему лист бумаги, и на какой-то момент Маус подумал, что она сейчас встанет и уйдет, но нет, Река просто села на пол, подложив под себя ноги. Подол ее простенького платья накрыл ей колени.

Рисунок ему понравился. Маус знал, как он выглядит, — он провел немало часов перед зеркалом, — так что сходство было поразительным. Река изобразила его с волевым подбородком, причем запечатлела в тот самый момент, когда внимание его было сосредоточено на чем-то, что он держал в руках. Однако чем больше он вглядывался в рисунок, тем больше понимал, что она нарисовала его печальным. В глазах и уголках рта залегла печаль. Неужели он и впрямь так выглядит?

— Мне нравится, — произнес он, глядя ей в глаза поверх края листа. — Очень нравится. Спасибо.

— Не за что, — ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза. Маус напомнил себе, что ей всего двадцать лет, что, в сущности, она еще юная девушка. — Можно мне его назад? — спросила она, избегая смотреть ему в глаза. — Он еще не закончен.

— Спасибо, Река, — произнес он, отдавая лист бумаги, и, наклонившись к ней, поцеловал в нежную девичью щеку. При этом он почувствовал запах мыла и на какой-то момент даже забыл про дым.

— Господин Вайс — сказала Рашель, поигрывая распятием, которое больше не висело у нее на шее, а почему-то оказалось в руках.

— Да? — переспросил Маус, откладывая в сторону «веблей» и патрон к нему, который он уже было собрался засунуть в патронник. Рашель села рядом с ним и расправила на коленях платье. Прислонившись спиной к стене, она вытянула ноги и скрестила их в лодыжках, а распятие положила на пол. Маус посмотрел на Реку, но она спала в углу, свернувшись калачиком и положив под голову руки.

— Дай мне твой плащ, — сказала Рашель, беря в руки иголку с ниткой, а из нагрудного кармана платья извлекла желтую шестиконечную звезду.

Маус потянулся за плащом — под подкладкой чувствовались увесистые пачки банкнот — и протянул ей. Рашель разложила плащ у себя на коленях и начала пришивать к нему шестиконечную звезду. Она изготовила эти звезды для каждого из них, всего числом пять, из желтой простыни, которую ей дал старик. Поверх чернилами и узкой кисточкой было выведено слово Jood.

— Как только мы окажемся в поезде, возможности поговорить у нас не будет, — сказала Рашель. Пальцы ее взялись за работу, и иголка с ниткой принялась нырять сквозь ткань плаща. Точно так же, как и тогда, когда она зашивала ему руку, только быстрее.

— Верно, — согласился Маус.

Она на минутку оторвала глаза от шитья.

— Я хотела поблагодарить тебя, — сказала она, — за все, что ты сделал.

Он ничего не ответил, потому что не знал, что сказать. Принимать слова благодарности за то, что он думал, когда выкарабкивался из самолета, — в этом было что-то неправильное.

Рашель смахнула со щеки прядь светлых волос, и он тотчас вспомнил, как в первый раз они ехали в Бигглсвейд. Ее глаза на мгновение задержались на желтой звезде, затем она перевела взгляд на него.

— В ту ночь, в польдере, позади самолета…

Что бы он ни сказал, любые слова оказались бы ложью, независимо от того, признался бы он ей в том, что, как она подозревала, он тогда намеревался сделать, или же солгал, и поэтому предпочел промолчать.

— У меня было такое чувство, что в ту ночь ты взял в руки пистолет не просто так, — сказала Рашель.

Ага. Теперь все понятно. Она знает. Он выдержал на себе ее пристальный взгляд.

— То, как ты тогда посмотрел на меня…

Живо заткни рот, Маус, велел он себе. Скажешь хоть слово, и все развалится к чертовой бабушке. Он это точно знал.

— Но я ошиблась, — сказала тем временем Рашель. Мимо них прошествовал Каген, по пути из ванной в коридор, и она на минуту умолкла. На шее у Кагена была видна кровь, в том месте, где он случайно порезался во время бритья. Рашель ничего ему не сказала, Маус был в этом уверен. Возможно, она была осторожна с ним, однако не настолько уверена, чтобы рассказать об этом своему мужчине.

— В ту ночь, я подумала, что ты сейчас застрелишь меня, но теперь мне понятно, что я была неправа. Ты столько для нас сделал. Для меня. Вресье будет жить благодаря тебе. Я точно знаю, что так будет.

Она сделала еще один стежок и снова посмотрела на него.

— Однако кое в чем я была права. Помнишь кухню в доме на Аргайл-стрит? Когда ты спросил меня, почему я люблю Пауля? — спросила она еле слышным шепотом. — Тогда я была права. Ты не такой уж и черно-белый, как сам думаешь, мистер Вайс. Или как думала я.

Ему в голову пришло лишь одно слово, которое, как только он его произнес, оказалось единственно правильным.

— Спасибо.

— Извините, мистер Вайс, — сказала она и вновь взялась за звезду и иголку с ниткой. — Я знаю, чем вы пожертвовали ради этого.

Она умолкла и вопросительно посмотрела на него, а он в очередной раз подумал, уж не проникает ли ее взгляд ему прямо в мозг, или по крайней мере сквозь подкладку плаща, что сейчас лежал у нее на коленях.

— Извините меня за те мысли, что я держала против вас. Будто вы гангстер, как сказал тогда Пауль. И что вам не следует доверять, — она в последний раз потянула нитку, перекусила ее рядом с тканью и похлопала ладонью звезду. — Ну вот, готово. — И она отдала ему плащ.

— Спасибо.

— Мы ведь здесь… все жиды, мистер Вайс? — спросила Рашель с улыбкой. — Теперь я знакома больше чем с одним евреем, верно? — и она вновь улыбнулась.

Рашель поднялась, и колени ее негромко хрустнули. Расправив платье на бедрах, она перешла в другой угол чердака к Кагену. Маус перевел взгляд вниз, и увидел, что распятие все еще лежит на полу. Примерно с минуту он раздумывал, подбирать его или нет, и не окликнуть ли ему Рашель, однако не стал этого делать. Может, он и не такой умный, как Лански, но и не законченный дурак.

Он потрогал распятие и, подняв голову, уперся затылком в стену. И тотчас заметил обращенный в его сторону взгляд Реки. Интересно, давно она проснулась, подумал он, и что успела услышать из его разговора с Рашель?

Пройсс посмотрел на вырванный тетрадный лист, чью белизну портили три крошечные точки — по всей видимости, брызги крови, решил он. Вооруженный стальным прутом гестаповец сегодня выудил написанные на нем имена у голландца по имени Йооп:

Аннье

Мартин Виссер