Я с большим напряжением следил за эвакуацией наших войск с Сардинии и Корсики и испытал облегчение, когда она завершилась. Нам удалось почти без боя вывести наши силы с Сардинии благодаря умелым действиям генерала Люнгерхаузена и миролюбивому настрою итальянского командования на острове. Генералу фон Зенгер унд Эттерлину в конце концов удалось переправить все находившиеся там войска численностью около 40 000 военнослужащих на Эльбу, в Леггорн и Пиомбино вместе с оружием и снаряжением. Мои особые сожаления вызвало то обстоятельство, что на Корсике нашим войскам пришлось вступить в бой с итальянским гарнизоном под командованием генерала Магли, о котором у меня сложилось особенно высокое мнение в тот период, когда он работал под началом Кавальеро. Кроме того, мне пришлось изрядно понервничать несколько часов, в течение которых продолжалась схватка за Бастию и за морской транспорт, который был необходим нашим силам для переправки оттуда на материк.

Мои постоянные призывы к созданию единого командования в Италии, с которыми я, нисколько не заботясь о том, как это может сказаться на моей личной судьбе, постоянно выступал и которые в конце концов лично озвучил в ставке фюрера, наконец-то были услышаны – 21 ноября меня назначили командующим Юго-Западным фронтом и группой армий С. Я старался компенсировать запоздалость этого решения и взялся за дело с удвоенной энергией. Наши руки больше не были связаны, и работы по созданию глубоко эшелонированной обороны в тылу «линии Густава», центром которой должен был стать Монте-Кассино, а также строительство укреплений, осуществлявшееся по приказу Роммеля, теперь были приспособлены к моим планам.

Пожалуй, здесь будет уместно уделить немного внимания двум весьма интересным моментам. Как я уже отмечал, Роммель настаивал на эвакуации наших войск из Африки. В Италии же мы, по его мнению, должны были какое-то время сдерживать противника, а затем дать ему настоящий бой в Апеннинах или Альпах. С подобными воззрениями на ведение боевых действий на суше я был категорически не согласен. Овладение побережьем Северной Африки давало противнику возможность с помощью бомбардировщиков дальней авиации наносить удары по южным районам Германии и вторгнуться в Европу с юга практически в любой точке. По мере продвижения войск противника к северу его способность бомбить юг Германии лишь увеличивалась бы. На мой взгляд, экономить силы для того, чтобы занять оборону в Апеннинах, да, пожалуй, и в Альпах, вовсе не следовало. Более того, нам надо было опасаться того, что, если наши войска займут оборону в Апеннинах, они могут оказаться отрезанными от тыловых коммуникаций. А уж в Альпах-то это произошло бы наверняка.

Зарубежные авторы часто обвиняли меня в том, что я чересчур тревожился по поводу возможности вторжения противника, и даже называли это «фобией». Однако ввиду того, что силы альянса на море и в воздухе неуклонно росли, для подобных опасений имелись все основания. Могу лишь сказать, что, если бы я был главнокомандующим сил противника, я бы, по крайней мере, попытался сократить по времени Итальянскую кампанию, осуществив несколько десантных операций тактического значения в тылу группы армий С. Даже при том, что противнику не хватало десантных судов, эти операции принесли бы ему успех. Разумеется, концентрация войск вблизи береговой линии имела целый ряд очевидных минусов, лишь частично компенсировавшихся ощущением относительной безопасности. Однако она давала то преимущество, что части, еще не успевшие приобрести достаточный боевой опыт, могли ознакомиться с обстановкой и с местностью, в то время как дивизии, измотанные боями, получали возможность отдохнуть и набраться сил, находясь в резерве. В конце 1943-го – начале 1944 года стало ясно, что прилегающий к Риму район от Сивитавеччии до Гаэты, в котором ключевое значение имела Кампанья, особенно уязвим. Соответственно, моей главной заботой было создать резервы и, сконцентрировав их на побережье, быть готовым в нужный момент использовать их для отражения крупных десантных операций противника. Были предприняты все необходимые меры (вплоть до согласования кодового слова, являвшегося сигналом к началу действий) с целью концентрации в местах вероятного вторжения всех имевшихся в нашем распоряжении мобильных сил из всех уголков Италии.

Однако, как бы тщательно мы ни готовились к отражению удара противника, мы прекрасно понимали, что соотношение сил складывается не в нашу пользу. Я вспоминаю спор, возникший между мной и одним из лучших моих дивизионных командиров, командующим 29-й панцер-гренадерской дивизией генералом Фрисом. В ходе этого спора, происходившего в боевом штабе его дивизии, мой оппонент разразился целой тирадой, обильно сдобренной ссылками на невыносимость его положения. Он жаловался, что его измотанные и обескровленные части вынуждены противостоять двум свежим, хорошо отдохнувшим дивизиям противника; что даже одна дивизия противника вдвое превосходит его дивизию по численности, что у противника вдвое больше оружия и вдесятеро больше боеприпасов. Высказав мне все это в присутствии своих штабных офицеров, командир дивизии явно облегчил свое состояние. Я же с улыбкой ответил, что сам я баварец, но вынужден напомнить ему, уроженцу Пруссии, что пруссаки никогда не спрашивают, насколько силен противник, а интересуются лишь тем, где он находится. Я сказал, что если командование группы армий поручило его дивизии выполнение труднейшей задачи в районе Монте-Лунго в середине декабря, то это комплимент и выражение доверия по отношению к нему и к его солдатам. Я также посоветовал моему собеседнику продолжать действовать так, как он действовал до этого, и верить в свое командование, и заверил его, что в этом случае все будет в порядке. Разумеется, мы в подобных случаях нередко шли на немалый риск. Трусость и малодушие в командующем звене, тем более на таком театре военных действий, как Италия, были неприемлемы. Помимо того что противник располагал численным перевесом в сухопутных силах, он еще и обладал превосходством в воздухе, которое не приводило к катастрофическим для нас последствиям только потому, что его авиация действовала чересчур систематически, по определенному графику и к тому же, с нашей точки зрения, не слишком усердно.

После короткой передышки на рубеже 1943-го и 1944 годов началась завершающая фаза боев за позиции, расположенные непосредственно перед «линией Густава». Она стартовала 3 января 1944 года и закончилась взятием Сан-Витторе (6 января), Монте-Троччио (15 января) и Монте-Санта-Кроче (также 15 января) французскими войсками. Наши новые дивизии лишь постепенно приспосабливались к необычным условиям Итальянского фронта. Поражения наших войск зачастую были связаны с нехваткой теплой одежды, необходимой в горах, тем более в зимнее время, а также разногласиями в нашем командовании относительно способов ведения боевых действий в горной местности, покончить с которыми мне удалось лишь через некоторое время.

Тяжелые бои последних месяцев убедили меня в том, что использование противником столь значительного количества войск говорит о наличии у него неких намерений, которые он пытается от нас скрыть. Для наступления, целью которого было «припереть к стене» наши войска, альянсом были задействованы явно слишком большие силы. Я не верил в то, что Александер надолго удовлетворится медленным и стоящим ему больших потерь продвижением вперед. Рано или поздно противник должен был предпринять десантную операцию, которая, учитывая характерную для действий альянса систематичность, могла быть осуществлена только в районе Рима. Соответственно, становилось ясно, что такая десантная операция будет каким-то образом скоординирована с наступлением на Южном фронте. Для того чтобы оказать противодействие замыслу противника, нам были необходимы сильные моторизованные резервы на обоих направлениях. Я отдал приказ от отводе четырех моторизованных дивизий с линии фронта в надежде, что они снова понадобятся мне не слишком скоро.