Многочисленные послы, дипломаты — ближе к императрице, то есть подальше от императора. Государь был не в духе, это заметно с первого взгляда, он словно искал, к чему придраться и на ком выместить свою злость. Тихая итальянская музыка и приглушенные голоса придворных и гостей не могли заглушить его резкий голос.

Но сначала все шло заведенным порядком, слуги нарезали жаркое, на золотых блюдах принялись разносить его по гостям, виночерпии живо наполняли бокалы пенистым французским вином… Екатерина тихонько вздохнула: может, обойдется?.. Только бы переждать первый тост, его должна произносить государыня за здоровье императорской семьи, а там уж она постарается стать незаметной, не привлекать внимание Петра к себе.

Внутри рос протест: ну почему она должна прятаться, вместо того чтобы блистать? Почему должна бояться этого невротика? И не только она, все за столом, кроме любимых Петром голштинцев и пруссаков, как и она сама, старались быть незаметными, не привлекать к себе внимание императора. Потому что в любой момент можно было ожидать оскорблений и унижений.

Даже умница Кирилл Разумовский притих, ему в последнее время доставалось от Петра немало. Ущербные личности всегда стремятся унизить тех, по сравнению с которыми чувствуют свою ущербность. Кирилл Разумовский, несмотря на свое пастушье происхождение, был куда более образован и не в пример умней Петра, а потому постоянно унижаем императором.

Екатерина осторожно окинула взглядом стол. Подле Петра и большую часть мест занимали немцы, обожаемые Петром голштинцы грубо шутили, хохотали, чувствуя себя при таком правителе полными хозяевами. Она тоже голштинка, если на то пошло, но она в другой половине стола, меньшей. Русские, напротив, сидели тихо, напряженно, осторожно косясь на что-то рассказывающего визгливым голосом Петра.

Они боятся, все они боятся… Даже те, кто не пугался врага в сражениях, кто был ранен, как вон Орлов, но не покинул поле боя, кто и Елизавете Петровне мог говорить в лицо не всегда приятное, даже эти боятся! Боятся, потому что знают, что русский император ненавидит русских, а еще потому, что не знают, что придет ему в голову в следующую минуту. Не боятся только гвардейцы вроде Орловых, но есть ли у них достаточная сила?

Екатерина смотрела на сидевших и понимала, что, стоит только начать, большинство из них против не будет, даже близкий к Петру Панин. Такие, как Панин, может, ее и не поддержат, но противиться не станут, потому что за несколько месяцев уже просто устали ожидать опалы, каприза императора, который любого может низвергнуть в Шлиссельбургскую крепость, отправить в ссылку, посадить под арест или разжаловать.

Петр для Екатерины уже много лет был превосходным учебным пособием, как не надо поступать. Сейчас она поняла: у хорошего правителя люди должны быть спокойны, они должны жить, не боясь внезапной, беспричинной опалы, не боясь самого правителя, должны жить с уверенностью, что могут быть наказаны только за дело или за предательство, но никогда по личному капризу.

Но чем такое понимание могло помочь сейчас самой Екатерине? Она покосилась на стоявшего в стороне Алехана Орлова, потом снова незаметно обвела взглядом зал. Да, русские не будут против, но и вперед не пойдут, одна надежда вот на этих бесшабашных гвардейцев. Гвардейские полки уже однажды принесли на трон русскую императрицу Елизавету Петровну, но сама Екатерина немка, в которой нет и капли русской крови. Хватит ли ее авторитета, как поклонницы всего русского, чтобы одолеть силу крови Петра, ведь он внук Петра Великого? Чуть вздохнула и отвлеклась от своих размышлений о силе, потому что пришло время произносить тост.

Зал затих, как обычно бывало. Первый тост поднимала государыня, потом следовали еще несколько торжественных, а потом все уже немного смешивалось, потому что в дальнем конце стола было плохо слышно, что происходит во главе, и там пили с некоторым опозданием, вставали тоже. Но каждому тосту соответствовал, как и при Елизавете Петровне, залп орудий на Дворцовой площади и нестройные крики прохожих «Ура!» за окнами дворца.

Все, кроме императрицы, встали. Она посмотрела на мужа чуть недоуменно, тост предполагался за их семью, можно и не вставать, изящным движением подняла бокал и спокойным, но достаточно громким голосом провозгласила:

— За здоровье императорской фамилии!

В ответ раздалось дружное «Виват!», за окном бухнули пушки, раздались нестройные крики прохожих и солдат.

От Екатерины не укрылось, что Петр обернулся к Гудовичу и что-то резко приказал, кивая в ее сторону, но главное, что сидевшие ближе к императору послы поспешно изобразили крайнюю заинтересованность в салатах и жарком… Ясно, снова какая-то гадость.

Петр действительно приказал Гудовичу спросить у императрицы, почему она не встала во время тоста, в то время как другие члены фамилии стояли. Вопроса не понял никто из слышавших, в том числе и Гудович, но не выполнить приказание адъютант не мог. Да, сидел сам император, который мог не вставать при тостах, но ведь и императрица — член императорской фамилии.

Екатерина чуть приподняла бровь:

— Передайте Его Величеству, что поскольку императорская фамилия только и состоит из самого государя, меня и нашего сына, то я не полагала, что мне должно вставать при сем тосте.

Остальные присутствующие уже встали, ожидая следующий тост, все затихло, даже музыка по знаку капельмейстера стихла. В напряженной тишине были слышны только шаги Гудовича, потом резкий голос Петра:

— Ну? Чего она не встала, снова ноги болят?

Гудович передал ответ императрицы. Петр взорвался:

— Ну, так ступай и скажи, что она дура! А к императорской фамилии относятся и наши дяди, голштинские принцы, которые встали!

Гудович чуть замялся, Петр повысил голос:

— Ступай и скажи!

Изобразить заинтересованность в содержимом тарелок не получалось, потому что стояли, гостям срочно пришлось разглядывать свои кубки.

Гудович шел словно на Голгофу, Петр понял, что он как-нибудь смягчит оскорбление. А потому поднялся и вдруг заорал на весь зал, срывая свой визгливый голос:

— Дура! Ты дура!..

Снова наступила звенящая тишина, кажется, даже пушки за окном перестали бить, только потрескивали свечи в больших роскошных канделябрах. Граф Строганов за спиной Екатерины прошептал:

— Ваше величество, если вы сдержитесь, то будете самой разумной в этом зале.

Она прекрасно понимала, что граф прав, но просто проглотить обиду, молча уткнувшись в свою тарелку, не могла тоже. И императрица нашла единственно верный выход, она обернулась к Строганову и чистым, нежным голосом спокойно попросила:

— Сергей Александрович, расскажи-ка что-то забавное, Его Величество скучать изволит… Ты много анекдотов знаешь…

Граф чуть поклонился и попросил Петра:

— Ваше Величество, позвольте поведать одну ныне известную в Париже историю…

Не дожидаясь новой выходки императора, с внутренним содроганием, которое, однако, не проявилось внешне, Строганов рассказал забавную историю о герцоге Макюрепуа, заснувшем от монотонного голоса версальского епископа на каком-то приеме. Когда герцога предложили разбудить, епископ посмеялся, мол, пусть спит, лучше помолчит он сам. В ответ Макюрепуа сладко почмокал губами и объявил: