В небольшой квартирке над булочной была даже ванная. Я четыре года не мылась в ванне. Алиция наполнила ее горячей водой, а потом дала мне свитер, длинную шерстяную юбку, теплые носки и сапоги. Той ночью я впервые с тех пор, как нацисты вломились в наш дом и забрали всю мою семью, спала на перине. Вы представить себе не можете, что это за чувство! Когда я утром проснулась, то не сразу поняла, что не умерла и не оказалась на небесах.

Я оделась и спустилась в булочную, где Алиция как раз готовила завтрак. Мой желудок ссохся от постоянного недоедания, поэтому съесть много я не смогла. Но завтрак был превосходный! Потом я выпила чашку кофе и решила прогуляться по рыночной площади. Светило солнце, сверкал недавно выпавший снег… Мир был таким ярким, что даже пришлось зажмуриться. Свежий воздух благоухал чистотой. Не было дымоходов, перекличек, маршей. Не было эсэсовцев и солдат с винтовками. Люди гуляли с детьми и шли, куда хотели.

Я осталась у Алиции, с благодарностью приняв ее заботу. На шестой день, немного набравшись сил, во время завтрака я сказала:

– Мне нужно возвращаться домой. Я бесконечно благодарна вам, но я должна узнать, может, кто-то выжил. Может быть, вернулся кто-то из моих друзей.

Может быть, Давид… Господи, как же мне хотелось увидеть Давида! Алиция договорилась с соседом, чтобы он отвез меня в Хшанув, подарила мне теплое пальто и вещмешок, куда положила булочки, фрукты, колбасу и бутылку молока. Я пообещала непременно навестить ее.

Сосед Алиции довез меня до городской площади. Я огляделась, пытаясь свыкнуться с настоящим. У меня на рукаве не было повязки, меня не за что было арестовывать – разительное отличие от того дня, когда я в последний раз стояла на этом месте! Никаких мегафонов, выкрикивающих приказы, никаких колонн, чтобы организованно идти к железнодорожным путям. Нацисты исчезли, как и больше половины моего городка. Но я была свободна – и я вернулась.

На площади стояла тишина, хотя пара магазинчиков уже открылась. Не знаю, как это объяснить, но я стояла, глядя на свой родной город, уже освобожденный от нацистов, и меня не переполняли воспоминания о счастливом, суетливом городке, каким раньше был Хшанув. Я не видела спешащих из школы домой одноклассников. Не вспоминала, как мы с друзьями гуляли по площади, а летом ели здесь мороженое. Не вспоминала ни родителей, ни Милоша, ни Каролину – ничего из своего детства. Перед глазами вставали картины того, как нацисты сидят в кафе и барах, громко смеются и выпивают, в то время как евреи, опустив головы, стараются проскользнуть незамеченными. Я вспомнила, как немцы останавливали стариков и издевались над ними, как я сама толкала нагруженную шинелями тележку.

Я неспешно пошла на северо-восток, где когда-то находилось гетто. Цех был заброшен. Большинство зданий разрушили и сровняли с землей – скорее всего, когда нацисты заметали следы в 1943 году. Я подошла к зданию, где был подвал Йосси. Половина его была уничтожена, скорее всего, выстрелом из танка, и воронка зияла, как открытая рана. Осталась лишь груда кирпичей и покореженного металла, но мне все-таки удалось разобрать часть завала, найти вход и спуститься в котельную. Там все еще стояли на полу два выдвижных ящика, которые мы использовали как колыбельки. А в ящиках до сих пор лежали мягкие шерстяные одеяльца. Я села на матрац, который раньше служил мне постелью, и расплакалась. Плакала, пока не выплакала всех слез.

Потом я встала, сунула руку за печку и вытащила туфлю Милоша, которую спрятала в 1943 году. Когда я полезла в вещмешок, то обнаружила, что Алиция положила туда не только еду и одежду. Она оказалась настолько щедра, что дала мне денег. Учитывая то, откуда я пришла, и то, что произошло, я все гадала: почему мне так везет? Я единственная, кто выжил. И уж точно я этого не заслуживала.

Стоял конец января, но день выдался солнечный и относительно теплый, поэтому я решила взглянуть, что же осталось от Хшанува. Естественно, ноги понесли меня на улицу Костюшко, 1403 – к родительскому дому.

В конференц-зал заглянула Глэдис:

– Кэт, твой здесь.

Кэтрин взглянула на Лену и пояснила:

– Глэдис отказывается называть Лиама моей знаменитой второй половиной или моим супругом. Для нее он просто «мой». Они вечно друг над другом подшучивают. Пришли его сюда, Глэдис.

В кабинет вошел Лиам, поцеловал жену, пожал руку Лене и пояснил:

– Решил заглянуть к вам по дороге в аэропорт. Хотел сказать, что нащупал ниточку Зигфрида Шульца. В армейских документах сохранился его адрес в Шармассинге, в Германии.

– Город вы назвали правильно, – подтвердила Лена. – Названия улицы не помню, но на листочках, которые мы прикололи к пеленкам девочек, был указан адрес матери Зигфрида в Шармассинге.

– Дорфштрассе – название улицы. Километров девяносто к северу от аэропорта в Мюнхене.

– Ты полетишь туда?

Лиам кивнул:

– После того, как вернусь из Иерусалима. Не думаю, что встречу там Зигфрида, но если девочки оказались в Германии, обнаружатся какие-то следы.

Лена покачала головой:

– Неудивительно, что Бен бредил вами.

– Только одно уточнение, – сказал Лиам. – Вы выбросили детей через окно на поле пшеницы по дороге из Хшанува в Гросс-Розен, верно?

Лена кивнула:

– И насколько я понимаю, поезд ехал очень медленно, верно?

Лена снова кивнула:

– Очень медленно. Мы как раз выехали с запасного пути и только начали движение.

– Вы не могли бы приблизительно сказать, как далеко вы отъехали от Хшанува? Вы были ближе к Гросс-Розен?

Лена покачала головой:

– Боюсь, что не могу сказать.

– Лена, подумайте хорошенько. Вы проехали половину пути? Меньше?

– Больше, чем полпути. Мы ехали целый день и ночь. Состоялся неприятный разговор с той женщиной, потом Каролина еще долго сидела, глядя перед собой, а после мы перепеленали малышек… Наверное, две трети пути.

– Отлично! Молодец! Увидимся через пару дней.

Лиам вышел, закрыв за собой дверь.

– Как вы думаете, он их отыщет? – заволновалась Лена.

– Он чертовски хороший детектив! Лучшего не найти.

– Я направилась к своему дому на улицу Костюшко. Когда я была маленькой, большинство магазинов в городке принадлежали евреям. У нас тоже был свой магазин. Когда пришли нацисты, они все отобрали и отдали неевреям. Сейчас, когда я шла по рыночной площади, многие из этих магазинов были заколочены ставнями.

Идя по жилым кварталам, я заметила, что многие дома пустуют. Складывалось впечатление, что Хшанув разграбили. Наверное, так оно и было. Отсюда вывезли и уничтожили шестнадцать тысяч евреев. Больше половины жителей покинули город. Нацисты, которые конфисковали наши дома, как, например, полковник Мюллер, тоже уехали.