— Мне кажется, что она — всего лишь энергичная девушка, лишенная власти, но красноречивая, — отозвался Антоний.

— Неужто ты недооцениваешь силу женского голоса? — поинтересовалась Клеопатра. — Я слыхала, что в Риме даже в высших кругах власти очень внимательно прислушиваются к каждому слову твоей жены.

Клеопатра думала, что это замечание может оскорбить Антония, но похоже было, что его добродушие непробиваемо; он ценил хорошую шутку и готов был посмеяться не только над другими, но и над собой. Заслышав слова Клеопатры, Антоний лишь улыбнулся и придвинулся поближе к ней.

— И к тебе прислушиваются мужчины всех народов. Но какой мужчина не захочет услышать сладкий голосок ее величества, когда она что-то нашептывает ему на ухо? При всей мягкости и благозвучности голос царицы Египта сотрясает и пробирает естество мужчины до самого основания.

Клеопатра лишь улыбнулась. Она начала привыкать к непристойным намекам Антония. Такой уж он был человек — открытый, чувственный, полный жизни; в его устах все это не звучало оскорбительным.

— Даже когда этот голосок нашептывает просьбу, которая кажется мужчине неприятной?

— Тогда — в особенности. Кровожадные требования и сладкий голос представляют собою столь парадоксальное сочетание, что все чувства приходят в смятение.

— Я почти жалею, что смутила императора, — проговорила Клеопатра.

— Я почти в восторге, что пережил это смятение, — отозвался Антоний. — Быть может, оно станет первым из многих.

— Как тебе будет угодно, император. Но, естественно, за надлежащую компенсацию.

— Разумеется. Но я не представляю, что заставило бы меня согласиться объявить твою сестру вне закона.

Клеопатра призналась самым сладким голоском, что уважает его позицию. Но когда пир подошел к концу — как раз к тому моменту, когда забрезжила утренняя заря, — она отказалась приглашать Антония к себе в постель.

— Я всего лишь женщина, император, и потому слабее тебя. Я не смогу так хорошо торговаться ради блага моего народа, если попаду во власть твоего мужского очарования.

Антоний пальцем приподнял подбородок Клеопатры, так чтобы она смотрела ему в глаза.

— Этот довод лучше, чем мог бы придумать кто-либо из мужчин, Клеопатра, — сказал он. — Не думаю, что на свете есть мужчина, чье очарование смогло бы повлиять на твое умение вести переговоры.

Клеопатра искренне порадовалась тому, что она так измотана и утомлена, потому что она отчаянно хотела Антония. Высокий, широкоплечий, умный — при одном взгляде на него Клеопатру пробирала дрожь. Ей казалось, будто от Антония всегда пахнет половым влечением, хотя она понятия не имела, как он это делает. Все в нем пробуждало ее чувственность. Клеопатре вспомнилось, как тогда, в четырнадцать лет, она не могла даже взглянуть на его обнаженный торс без того, чтобы ее не бросило в жар. Теперь то же самое происходило с ней при взгляде на его лицо, грудь, даже на завитки темных волос на его скульптурном лбу.

Но в конце пира она призвала на помощь всю свою выдержку и удалилась к себе в каюту, оставив Антония ошеломленным и в одиночестве. Во всяком случае, так она полагала. Затем она выяснила, что Антоний велел побыстрее доставить ему из города двух проституток, дабы удовлетворить свои нужды, и лишь после этого лег спать в девять утра. А через три часа проснулся и отправился на городской форум, разбирать местные судебные дела.

Теперь Клеопатра бродила по розовым лепесткам, взирая на их россыпь, на обеденные столы и пиршественные ложа. С каждым ее шагом над полом поднималась новая волна цветочного аромата; после того как лепестки будут раздавлены тяжелыми римскими сапогами с подошвами, подбитыми гвоздями, их запах сделается дурманящим. Клеопатра надеялась, что лепестки помогут отвлечь внимание от незамысловатой обеденной посуды, позаимствованной на кухне одной из городских канцелярий. Толика удачи, и никто из гостей, как обычно изрядно упившихся к концу пира, не прихватит ничего из чаш и блюд. Ей не хотелось относиться к гостям пренебрежительно, но, по правде говоря, она не рассчитывала, что празднества и переговоры затянутся так надолго, и попросту уже раздарила всю посуду, привезенную из Египта. Ну да неважно. Сейчас не время беспокоиться из-за денег или из-за дешевой глиняной посуды. Результаты этих переговоров получат такой резонанс, что, возможно, он будет сказываться на протяжении всей ее жизни и жизни ее сына.

«И все, что я делаю, я делаю для моего сына», — сказала себе Клеопатра, вороша ногами лепестки. Нет ничего, на что она не пошла бы, лишь бы обеспечить его безопасность и надежность его царства. Лишь бы увидеть, как он вырастет, и вручить ему бразды правления, по праву рождения принадлежащие ему дважды: как наследство отца и как наследство матери.

«Насколько же иной будет жизнь Цезариона!» — подумала Клеопатра, припомнив множество препятствий, которые ей пришлось преодолеть к нынешнему моменту. И вот теперь она, царица Египта, принимает у себя в гостях величайшего из ныне живущих римлян.

Ее отцу пришлось бороться с клеймом незаконнорожденного, со своими вероломными женой и дочерью и с самим Римом, вытянувшим из него так много денег, что отцу начало казаться, будто у него выпивают кровь из жил. Авлет пережил своих родичей-предателей, но лишь затем, чтобы римляне убили его — медленно и предательски, по капле выдавливая из него богатство, силы, достоинство.

Клеопатра приняла от отца эстафету семейной битвы за царство. Но она превзошла отца, заключив с Цезарем союз, который основывался не только на количестве ее сокровищ. И благодаря тому, что ей хватило предусмотрительности добиться этого, ее сыну не придется вести те сражения, которые измучили его мать и деда.

У Цезариона будут другие битвы, ибо ни один монарх великой нации не в состоянии сохранить свою власть без борьбы. Но его борьба будет служить более великой цели — единству мира.

«Все, что я делаю, я делаю ради моего сына, включая и требование казнить его коварную тетку. Если Арсиноя когда-нибудь дорвется до власти, первым делом она пожелает отомстить старшей сестре и изберет для этого мишенью Маленького Цезаря».

Необходимо добиться смерти Арсинои, и что бы ни пришлось для этого сделать, это нужно делать быстро. У девчонки имеются свои способы завоевывать сочувствие. Она умна и умеет втираться в доверие. Не она ли вертела своими братьями, словно марионетками? Не она ли завоевала сердца чопорных римских матрон и восстановила их против Клеопатры? Не она ли убедила в своей правоте верховного жреца Эфеса — человека, обладающего огромным влиянием? Даже верховный жрец Эфеса принялся титуловать Арсиною царицей! Если Клеопатре придется улечься в постель с Антонием, чтобы заполучить от него обещание прервать ничтожную жизнь Арсинои, — что ж, она это сделает.

Но тут главное не просчитаться. Люди Антония шутили насчет его победы над Глафирой, царевной каппадокийской, которая пыталась упрочить свое политическое положение, забравшись под одеяло к Антонию. Но, очевидно, Антоний упорхнул и из ее кровати, и из ее страны, отдав ей спорных территорий протяженностью не больше, чем длина его члена. Во всяком случае, так перешучивались люди.