– О, нет. Я не могу. Нет-нет, не могу, – поморщился Синдри, невольно съеживаясь, и тут же перебросил голову Броку, который внимательно ее осмотрел.

– Ладно, но зачем? – спросил гном, вытягивая голову перед собой и дыша только носом, чтобы не чуять исходящее от нее зловоние.

– Готов? – спросил Кратос у Атрея.

Атрей улыбнулся в ответ, и они принялись подниматься по лестнице, ведущей в небо.

Через несколько часов, все еще покрытые кровью и грязью, они добрались до вершины лестницы и встали у обрыва. На их лица падали снежинки. На севере возвышались еще две высоких горы, похожих на пальцы.

– Смотри, мы на пальцах великана. Впереди я вижу высочайшую вершину, вон там. Мы дошли! – воскликнул Атрей.

– Дошли. Вместе, – сказал Кратос.

Его охватило чувство облегчения. Они выжили, и теперь смогут исполнить последнюю просьбу его жены. На пути к этому месту они испытали столько всего, что сложно было даже представить.

Кратос размотал ремни на своих руках, обнажая незаживающие раны, которые тоже начали покрываться снежинками.

– Что ты делаешь? – спросил сын.

– Мне нечего скрывать.

Кратос отпустил ремни на волю горного ветра, который подхватил их и, развевая, понес дальше.

– Может, пойдем? Цель так близка!

Атрей нетерпеливо переминался у ведущей дальше горной тропы.

– Мальчик, – тихо произнес Кратос.

Его требовательный тон остановил Атрея, и тот обернулся. Кратос снял с пояса кожаный мешочек и долго разглядывал его. В его сознании проходила вереница воспоминаний о жизни с Фэй: ее улыбка, любовь в глазах. Его пронзило острое желание вновь погладить ее нежную, как лепесток розы, щеку. Наконец он протянул мешочек, зная, что нужно сделать.

Казалось, само время остановилось, пока Атрей смотрел на мешочек, не поднимая рук. Об этом он мечтал с самого начала их странствия. Теперь же, когда его мечта готова была осуществиться, его охватила странная нерешительность. Должен ли он взять его?

– Неси, – сказал отец.

Атрей посмотрел на него. Преодолевая необъяснимое оцепенение, он подошел к отцу и осторожно взял у него из рук мешочек с прахом матери. При прикосновении к нему его сердце затрепетало. Теперь он ощущал, насколько она близка. Мальчик осторожно привязал мешочек к своему ремню и кивнул отцу в знак благодарности. Выступившие на глазах слезы скрыли тающие снежинки. Наверное, отец уже не считает его ребенком.

Когда они начали последнее восхождение к горной вершине, сухие снежинки стали мокрыми, затем, тая на коже, превратились лишь во влажную дымку, смывающую кровь и грязь с их лиц и рук.

Еще через несколько часов они достигли высочайшего пика Ётунхейма с неровными скалистыми выступами, действительно похожими на пальцы какого-то великана. От цели их отделял лишь лабиринт скал с острыми краями и гранитными гранями. Осторожно переставляя ноги, Кратос с Атреем шли по извилистой тропе, которая виляла, словно змея, из стороны в сторону, но все же позволяла им двигаться вперед.

Когда солнце зависло над горами на западе, они вышли к полуразрушенному горному храму ётунов. Это святилище казалось последней остановкой перед высочайшей вершиной. Кратос вошел внутрь первым через огромный пролом в северной стене, Атрей последовал за ним. Проходя мимо одной трещины, он невольно задел рукой грубый камень. Словно по волшебству по всей поверхности камня побежали искрящиеся кружевные узоры, похожие на тонкую паутину.

Атрей остановился, в изумлении наблюдая за вызванным прикосновением его руки бегущим узором. В свете его линий выступили вырезанные по всей стене изображения.

– Стой, отец. Что-то происходит.

Отец обернулся, увидел свет и вернулся к сыну. Поначалу никто из них не понимал смысла резных изображений. Перед советом великанов в вызывающей позе стояла высокая женщина с младенцем на руках. Лицо ее явно выражало гнев, и она кричала на них. И держала в руках топор Кратоса. Один из великанов показывал пальцем прочь, словно прогоняя ее.

– Топор, как у тебя, отец. Правда? – спросил Атрей, подходя ближе к стене и тщательно осматривая каждую линию. – Это… мама?

Все детали резьбы говорили о том, что это действительно она.

– Тут написано имя «Лауфэй». Это она?

Сходство было поразительным. Как это возможно? Что за магия сотворила эти рисунки? Когда они были сделаны? Вопросы один за другим пробегали в голове у Атрея. В поисках ответов он обернулся к отцу.

У Кратоса не было ответов.

Никто из них не понимал, откуда взялись эти изображения. Предсказывали ли они будущее помимо того, что говорили о прошлом? И почему они повествуют о мальчике и о его матери?

На другом изображении женщина с предыдущего рисунка сидела рядом мальчиком, закутывая его в кусок ткани. На взгляд Кратоса, изображения очень походили на его жену с сыном. А на заднем плане стоял он сам.

Озадаченный вопросами и сомнениями, Атрей подыскивал слова, чтобы выразить свои беспокойные мысли.

– Это она, правда? А это… я?

Кратос не знал, что отвечать. Вместо этого он посмотрел на изображение, а потом перевел взгляд на сына. Никаких доказательств больше не требовалось.

Атрей никогда не видел, чтобы его отец казался настолько растерянным. Мальчик не знал, как воспринимать сотворенные неведомой рукой рисунки. Должен ли он был вообще увидеть их? Должен ли он был узнать истину, которую хотели передать эти боги? Все эти вопросы оседали тяжелым грузом в его молодом разуме. И, что самое главное, кем была его мать, раз она изображена на этих стенах?

Кратос собирался с мыслями, обдумывая слова, какими можно было бы облегчить обрушившийся на его сына груз. Но не успел он сформулировать ответ, как Атрей подбежал к следующей картине, желая как можно больше узнать о своей жизни и о том, что его ждет в дальнейшем.

Следующий рисунок изображал бой Атрея с Бальдром, который лишился своей неуязвимости.

– Отец, смотри. Это я и… Бальдр. Но как это возможно? Ведь это случилось совсем недавно. Что… что все это значит?

Подойдя к сыну, Кратос изучал рисунки с растущим пониманием. Теперь многое для него становилось ясным. Между ним и женой было столько всего невысказанного. Она была не той, кем он ее считал.

– Не только я из твоих родителей что-то скрывал, – пробормотал Кратос, обращаясь не столько к сыну, сколько к себе самому.

– Ты не знал? – спросил Атрей, не скрывая удивления.

Кратос рассеянно посмотрел на сына. Разве он когда-нибудь говорил, что знает? Его собственный сын знал больше о матери, чем сам он, Кратос, о своей жене. Может, она предпочла бы перед смертью поведать мальчику свои тайны, чем делиться ими с тем, кого любила?

И любила ли она его вообще?