Однако, небо решило иначе. Как раз в это время в войска прибыл король со своей свитой. И он решил посмотреть на публичную казнь мерзкого шпиона. Однако, в его свите был одаренный, способный различать правду и ложь. Вообще же, каждый монарх стремился иметь рядом человека с подобным Даром, однако, не каждому везло.

И вот, стоя с веревкой на шее, он смотрел в небо и думал, что маленькая девочка Лейла не смогла достучаться до Всевышнего и снова его спасти, а ему самому это и вовсе не под силу. Но жалел он сейчас больше всего о том, что та мразь, которая его оклеветала, так и будет дальше отравлять этот мир своим существованием.

И вот, палач зачитал ему обвинения и задал, по сути, ритуальный вопрос:

- Признаешь ли ты свою вину перед этим народом, перед своим королем и перед Всевышним?

И вне зависимости от его ответа палач бы сказал: Что ж, так тому и быть.

Саргайл же все также смотря в небо ответил:

- Я не виновен в том, в чем меня обвиняют, ни перед своим народом, ни перед королем, ни перед Всевышним. Давайте уже, заканчивайте этот фарс!

Сказать-то сказал, только именно в этот момент так захотелось еще хоть немного полюбоваться на синеву неба, что вдруг так стало похоже на глаза маленькой девочки Лейлы. И к чему, вдруг вспомнил о ней? Ни о своей разбитной зазнобе, ни о матери, которую он, впрочем, практически не знал, а об этой девочке, что так сражалась за его жизнь, которая, как оказалось, и гроша ломаного не стоит.

- Стойте! – Раздалось со стороны помоста, который установили специально для того, чтобы король посмотрел на казнь с наибольшим комфортом. – Этот человек сказал правду. – Это вмешался тот самый одаренный.

Вот так он и оказался спасен, более того, его оправдали по всем статьям. К его удивлению, король даже выделил ему собственного лекаря, который неплохо его подлатал, передав потом на попечение полкового лекаря, хотя Саргайлу казалось, что из того куска мяса, в который он превратился, снова собрать человека было невозможно.

Оправдать-то его оправдали, только это ему было уже совсем не нужно. Однажды ночью, после своего относительного выздоровления, а длилось оно без малого полгода, он нашел своего обидчика и выпустил ему кишки, чтобы эта гадина мучилась, как можно дольше. Конечно, его мучения не продлились столько же дней и ночей, сколько пытали его, но даже это его удовлетворило. Потом он нашел дознавателя, который упорно не верил его правдивым показаниям, приказывая палачу применять новые и новые пытки, и тоже его убил. Самого палача он найти уже не успел, так как в лагере подняли шум из-за найденных покойников, и началась его травля. За ним гнались долго, только и он ведь не дурак подставляться и заготовил себе пути отступления. Поэтому смог уйти и обратился за помощью в морское братство, выходы на которое уже имел.  Именно тогда он стал одним из них, он стал самым свирепым из них, он стал самым опасным из них и получил новое имя: Меченый. Хотя некоторые до сих пор именовали его не иначе, как Безумным. Его приметы теперь знали слишком многие, его обезображенное лицо было слишком приметным и отталкивающим, поэтому он всегда предпочитал прятать его в тени глубокого капюшона.

Даже женщины при виде его лица бледнели и начинали трястись, ни одна не пожелала с ним даже разговаривать. А шлюхи? Шлюхи не в счет. Но они тоже его боялись, потому что одна жутко умная возомнила о себе невесть что и посмела смеяться над ним и его уродствами. Мало того, что у него было искалечено лицо, так ведь и то, что стало с его телом после работы палача, назвать красивым ни у кого язык бы не повернулся. Так вот, он собственноручно вырезал ей ее поганый язык и оставил на память, приколов к двери ножом.

А потом была большая битва между двумя пиратскими группировками и его очень сильно ранили. Он тогда подумал, что сейчас вот точно конец, однако его лично выходила Эртониза. В какой-то момент она ему показалась удивительно похожей на девочку Лейлу, которую, как он успел узнать, сожгла разъяренная толпа. Как? Как можно было убить такого светлого и доброго человечка он не понимал. Да что там! От того, чтобы самому не спалить к темному весь этот никчемный городишко его удержало лишь чудо.

Так вот, с тех пор, как Эртониза буквально вернула его с того света, он стал ее добровольным охранником, тенью, которая следовала за ней куда бы та ни пошла. Он не требовал к себе никакого внимания, никакого особого отношения, он просто всегда был рядом, защищая ту, которую еще мог защитить.

Он исповедовался мне, с каким-то мазохистским  интересом ожидая, когда же и я в ужасе подскочу и оттолкну его, назову чудовищем или еще кем похлеще. Я буквально чувствовала, что он на грани, на грани собственного безумия, хотя уже и успел туда сделать несколько широких шагов.

А я не знала, что мне делать. Вернее, просто хотела схватиться за голову и бежать куда глаза глядят подальше от всего того, что только что услышала и увидела в его глазах. Может, я и восприняла бы все менее эмоционально, но он рассказывал о своих деяниях с таким ожесточением и удовлетворенностью, что волей неволей становилось страшно. Ведь тут не нужно быть доктором, чтобы понять, что у Саргайла, выражаясь жаргонным языком, конкретно подтекала крыша!

Однако, знала я и то, что стал он таким отнюдь не по своему желанию. Я помнила его совершенно другим и не думала, что на свете было много вот таких жизнерадостных и веселых людей. То же, что ему пришлось пережить сломило не только его тело, оно подорвало дух, заполнив темнотой и жаждой мщения. Мне ли его винить? Я не была в тех страшных казематах, меня не пытали днями напролет и я не страдала от того, что мне не верят и собираются казнить, как государственного преступника, и, наконец, я не стояла на помосте с веревкой на шее, ожидая, когда у меня из-под ног выбью опору. Страшно… Всевышний, как же страшно обошлась с ним судьба.

- Знаешь,  - заговорила я после длительного молчания. – Как-то после открытия кофейни к нам завалилась целая толпа какой-то малознакомой молодежи. Они заказали все, что только можно, и вели себя вполне адекватно до тех пор, пока мы с Сэйрой все это им не принесли. Вот тогда, практически не пробуя, они стали хаять наши старания. Брали сладости и буквально размазывали по скатерти, которую мы решили постелить для своих новых клиентов. Потом они демонстративно вылили поверх всего этого принесенные чай и кофе и, высмеивая нас и все вокруг, покинули кофейню так и не заплатив. Именно с той поры у нас в зале и стал дежурить муж Сэйры. Так вот, нам так обидно было смотреть на то, во что они превратили наш труд, что даже подходить к этому столу казалось выше наших сил, а уж убирать за этими свиньями… И тогда я просто подошла к тому комку мерзости, в который превратились наши старания, и завернув все в эту же скатерть, крепко связала и выкинула на задний двор, не разбирая, есть ли там еще целая хорошая посуда или нет. И, не поверишь, но нам сразу стало легче и появились силы не опускать руки и заниматься любимым делом и дальше. Пожалуй, иногда лучше поступить именно так, чтобы, наконец, очистить пространство для чего-то нового.

Я не стала ему говорить, что потом мы все же отошли от обиды и разобрали тот куль, достали и перемыли всю посуду, выкинув, правда, скатерть.