— Как ее звали? — осторожно спросил Коготь.

— Аркадия… Глаза закрою и вижу ее. Пошли у нас ребятишки. Сначала сын Иван родился, а через два года дочка Светлана, вся в мать. Казалось, чего еще надо мужику для счастья? Обаятельная, добрая жена, замечательные детишки… Живи и радуйся. Я уже воспринимал свое счастье как нечто само собой разумеющееся. И расслабился я, захотелось мне чего-то нового, приключений на свою глупую башку. Короче, стал я встречаться с одной женщиной, она у нас в городском клубе хором руководила, хорошо пела, играла на пианино. Высокая, с прекрасной фигурой. Вьющиеся светлые волосы и бездонные зеленые глаза. Красивая, одним словом. В любовных утехах была ой как изысканна. Ты, как мужик, поймешь меня, майор.

— Отчего же не понять.

— Вскружила она мне голову, и ушел я из семьи. Жена, не выдержав такого позора, взяла детей и уехала с ними к сестре в Пермь. А через полгода моя певичка охомутала директора станкостроительного завода, которого я, дурак, из ревности чуть не пристрелил в подъезде, когда они возвращались из театра. В последний момент я передумал, спрятался под лестницей, держа в руках пистолет. А она в это время громко смеялась и что-то ему рассказывала. В общем, прыгала моя певичка от одного мужика к другому, да мне, собственно говоря, уже было все равно. Я осознал, какую страшную ошибку совершил в своей жизни — потерял прекрасную, умную женщину, мать моих детей. Я тогда здорово запил, взял все близко к сердцу. Меня чуть было из армии не выгнали, но тут началась война. И я мигом протрезвел, с остервенением бросился в бой, просил командиров посылать меня на самые опасные задания. Но чем больше желаешь смерти, тем упорнее она от тебя отворачивается. В общем, постепенно я успокоился, а после Сталинграда вообще стал другим человеком. Насмотрелся всего: и как мирное население страдало от фашистских бомбардировок и обстрелов, и как геройски погибали молодые солдаты… А ведь все они хотели жить. Ну а уже после Сталинграда, как вы знаете, Владимир Николаевич, меня направили служить в контрразведку.

Воцарилась тишина. Первым прервал молчание Коготь:

— Ну, раз ты мне рассказал эту историю, Степан Иванович, я, наверное, вправе спросить: а ты не пробовал как-то связаться с женой?

— До Сталинграда было не до этого. Ведь сплошные бои шли. Хотя я, конечно, во время коротких передышек думал о ней и о детях. Если бы все можно было вернуть назад, товарищ майор, — глаза Андронова погрустнели, — я бы, безусловно, не вляпался бы в такую грязь, от которой временами так муторно становится, что хоть волком вой. Не могу я жить без своей Аркадии и детей. Когда я перевелся служить в Москву в СМЕРШ, у меня, конечно, появилось немало возможностей, и я узнал адрес, где живет в Перми Аркадия с детьми.

— Она одна? В смысле, не нашла себе кого-нибудь?

— Слава Богу, не нашла, хоть это меня успокаивает. Она работает на военном заводе.

— Так почему же все-таки ты не написал ей? — глядя в упор на Андронова, спросил Коготь.

— Не так все это просто, майор. Я же понимаю, что причинил ей сильнейшую боль. А каково детям было? Напакостил я сильно, а тут вдруг спустя годы напишу — каюсь.

— Уж извини, Степан Иванович, но другого пути у тебя просто нет, — развел руками Коготь. — Ты же в атаку людей подымал в Сталинграде, награжден тремя орденами Славы. Чего тебе тушеваться?

— Говорю вам, товарищ майор, — сдавленным голосом произнес Андронов, — не все так просто и легко. Да мне в атаку легче подняться, чем после всего, что я натворил, объясняться с Аркадией. Как-то раз я уже собрался было с духом, неделю ходил и думал, что напишу ей, каждое слово взвешивал десятки раз, чтобы случайно еще раз не обидеть ее, не ранить.

— Ну, собрался — и что?

— Не успел написать. Как вам известно, отправили нас на полигон, а отсюда письма слать нельзя. Но письмо это я все же за два последних дня написал, вот оно, — Андронов вынул из кармана гимнастерки исписанные мелким почерком два листка бумаги. — Итак, возвращаюсь к тому, с чего начал, — продолжил капитан. — Если меня убьют, Владимир Николаевич, отправьте, пожалуйста, это письмо. Адрес написан сверху. И если вас не затруднит, напишите еще один листок от своего имени. Вы умный мужик. Расскажите, что говорил я с вами об этом, переживал до боли в сердце.

— Не затруднит, — спокойно сказал Коготь, — давай письмо. — Он взял листки бумаги у капитана, открыл ящик стола и положил в него письмо. — Только знай, Степан Иванович…

Андронов вытянулся на табуретке.

— Будем считать, что письмо это ты отдал мне просто на сохранение. А сачковать ты не будешь, — майор взглянул в лицо Андронову.

— В смысле? — удивился капитан.

— В самом прямом смысле. Вернемся с задания, прилетим в Москву, и ты сам, своими руками, отправишь письмо. Понял меня?

— Да я же с радостью, Владимир Николаевич. А пришел я к вам потому, что больше мне здесь некому доверить такое деликатное дело.

— Я понял, но учти, отсылать будешь сам. И все у тебя путем пойдет. Я уверен, жена тебя простит и примет.

— Вы так думаете, товарищ майор? — с надеждой взглянул Андронов.

— Если бы не думал так, то и не говорил бы. Ты же отец ее детей. И ты сказал, что она умная.

— Да, очень умная женщина, — горячо подтвердил капитан.

— Тем более она тебя простит и все поймет. Ты геройский мужик, Андронов, все осознал и поумнел. Женщины чувствуют такое.

— Спасибо вам, Владимир Николаевич, за то, что выслушали, — приободрился Андронов и встал, собираясь уходить: — Однако обещайте мне, товарищ майор, если что, вы отправите письмо по назначению. Просто так у меня спокойнее на душе будет.

— Отправлю, будь уверен, — понизил голос Коготь.

— Ну и, конечно, о нашем разговоре попрошу никому не говорить.

— Это само собой разумеется, капитан.

Группу, как всегда, подвезли, правда, на этот раз на грузовой машине, к забору из колючей проволоки, в котором была металлическая дверь. Часовой открыл ключом замок, и группа Когтя вышла за пределы полигона. Смершевцы углубились в тайгу. Майор, как обычно, шел первым, всматриваясь и вслушиваясь.

На следующий день неподалеку от озера, видневшегося впереди сквозь стволы деревьев, Коготь объявил привал.

— Два часа отдыхаем, отъедаемся и набираемся сил. Следующие пятьдесят километров пойдем без остановок, — сказал он.

Смершевцы расположились возле деревьев, сбрасывая оружие и вещмешки: нужно было дать телу полный отдых. Майор отошел чуть в сторону и сел под высоченной елью. Положив рядом автомат, он достал из вещмешка банку свиной тушенки и хлеб. Коготь открыл ножом банку и принялся жевать нехитрую солдатскую еду. «Если черт ногу не подставит, то семнадцатого выйдем в заданный квадрат. В телеграмме сказано «не позднее восемнадцатого», — размышлял майор. — Это хорошо, что мы придем на место заранее, поскольку лесник, понятное дело, не сможет явиться на встречу и быть проводником у немцев».