И, возможно, его кровь была даже густой, чем кровь погибшего бога.

Как и большинство эльфийских дворцов Рабина, трехэтажное жилище Лакгаэра было повернуто фасадом к морю. Лакгаэру принадлежала небольшая полоска берега. На ней разместился причал и еще осталось место для того, чтобы летом там можно было поваляться и понежиться под лучами солнца. От улицы же дворец был отделен высоким каменным забором и парком. Первая жена Лакгаэра посадила здесь платаны – священное дерево синдаров. Во время бунта Детей Волоса дворец Лакгаэра сильно пострадал. В нем был создан накопительный пункт, где содержались эльфы перед отправкой в воспитательные лагеря. Но, как ни странно, Разрушители не тронули деревья. Возможно, потому, что почти в каждом из них текла кровь серых эльфов. Или же потому, что мандречены так же почитали чинары – так люди называли это дерево с трехпалыми листьями. Лакгаэру платаны не нравились с самого начала. Они напоминали эльфу приготовленные умелым таксидермистом чучела огромных водяных змей. Серые эльфы зовут их «кэльминдон», а звездные – «анакондами». Только этот мастер спустил чучел шкуру, выставив напоказ переплетения могучих мышц.

Лакгаэр сохранил парк, даже когда женился второй раз, хотя испытывал большое искушение пустить платаны на паркет. Он рассудил, что не его дело уничтожать то, что пощадили сами Разрушители. Когда мать Аннвиля покинула его, старый эльф неожиданно понял, что деревья, которые так его раздражали все это время – единственные, кто сопровождал его всю его жизнь. Теперь, когда Лайтонд по утрам гулял в своем парке, он слышал в шепоте листьев голоса своей первой жены, детей и смех неверной Файламэл.

В то зимнее утро неприютно голые платаны молчали – ветра не было. Лакгаэр неторопливо прошел по дорожке и оказался на холме, где находилась беседка. Летом ее оплетал виноград. Сейчас усохшие лозы выглядели как распущенные волосы безумной старухи. Это было единственное место в саду, откуда можно было увидеть кусочек улицы за высоким забором. Эльф глянул на улицу, обычно в это время пустынную. Сейчас по ней шли двое путников. Лакгаэр вцепился в перила беседки так, что побелели пальцы.

Это было невозможно. Невероятно. Но это было.

Лакгаэр вглядывался в лицо одного из идущих. Всю жизнь Лакгаэр был уверен, что теперь сможет увидеть это лицо разве что во сне. Конечно, оно изменилось. Кожа обветрилась, потрескалась, покрылась грязно-серым загаром. Но не настолько, чтобы Лагкаэр не узнал его.

«Аннвиль!», передал Лакгаэр. – «Аннвиль!».

Единственный выживший сын эльфа не был обделен ни способностями к управлению Чи, ни почтительностью и любовью к отцу. Аннвиль телепортировался к отцу, едва услышав его призыв.

– Видишь? – хрипло спросил Лакгаэр.

Он указал на двух мужчин на улице. Аннвиль кивнул. Если бы высокий мужчина не заплел над ушами две тоненькие косички по эльфийскому обычаю, Аннвиль решил бы, что перед ним мандречен. Второй из заинтересовавших отца путников был одет в невообразимый полушубок, слишком теплый для рабинской зимы.

– Запомни их хорошенько, – сказал отец.

Путешественники скрылись за поворотом.

– Ты запомнил? – спросил Лакгаэр.

Аннвиль кивнул.

– Теперь оденься и жди, – сказал отец. – Когда они пойдут обратно, передашь им кое-что, и пригласишь зайти.

– Хорошо, папа, – ответил Аннвиль.

Лакгаэр научил сына многому, благодаря чему мог им гордиться. Но самым главным умением, которое старому эльфу удалось привить Аннвилю, он считал то, что тот никогда не задавал глупых вопросов.

Столица Мандры оказалась совсем не такой, как ожидал Рингрин. Он многое слышал о роскоши местных дворцов, о ширине и чистоте улиц. Это оказалось правдой. Однако окраина эльфийской части Рабина выглядела так, словно защитники города вели ожесточенный ночной бой, а потом ушли, поняв, что им не удержать эту позицию.

Они с Лайтондом миновали целый квартал брошенных домов – и это были не халупы рыбаков. Это были двухэтажные каменные дома, облицованные мраморными или иногда даже гранитными плитами, но уже частично полуразобранные. Бродягу, который рискнул заночевать в таком доме, эльфы встретили только одного.

– Похоже, за наем жилья нам платить не придется, – заметил Рингрин.

Лайтонд покачал головой:

– Сначала надо узнать, не проводят ли городские стражники рейды по проверке выморочного жилья.

Рингрин и Лайтонд миновали рынок. Из-за раннего часа он был полупустым. На прилавках серебрились на солнце спинки свежепойманных тунцов, да плескались в садках омары и крабы. Больше всего принца темных эльфов потрясло то, что торговцы не кричали, зазывая покупателей. Верховный маг Фейре верно истолковал мрачные взгляды рабинцев, которыми те провожали его спутника. Точнее, его полушубок – теплый и удобный, но нелепый и странный здесь, на берегу южного моря. Лайтонд скрыл черты принца оптической иллюзией. Зеваки и случайные прохожие видели не темноволосого эльфа с вертикальными зрачками, а голубоглазого блондина, видимо, младшего брата высокого эльфа при внушающем уважение мече. Если бы не эта маленькая хитрость, обоих эльфов давно бы задержали или добровольные дружинники, или гвардейцы императора. Солдат на рынке было больше, чем продавцов, и было непонятно, что они там охраняют.

Лайтонд решительно направился к лавке, над входом в которую было написано на тэлерине:

БРАТЬЯ АКЕЦ

ГОТОВОЕ И ПОНОШЕННОЕ ПЛАТЬЕ

НЕДОРОГО

– Ты уверен? – пробормотал Рингрин. – Может, все-таки лучше в банк сначала?

– С твоей волчьей дохой мы до банка не доберемся, – ответил Лайтонд.

Верховный маг Фейре толкнул дверь, и они вошли. Эльфы оказались в полутемном помещении, перегороженном прилавком. На прилавке, стоячих вешалках и ящиках вокруг громоздились горы самой разнообразной одежды – штаны, блузы, рубахи, рабочие куртки, камзолы и кафтаны. В воздухе стоял затхлый запах, который всегда бывает в помещении, где хранится много ткани, и которое редко проветривают. За прилавком стояла дородная женщина, одетая на эльфийский манер. Но черты лица выдавали в ней мандреченку. Глаза у нее были темные, как маслины, сальные и мертвые, как у тех рыб, которых Рингрин только что видел на рынке. Один из братьев Акец оказался женщиной. Она тоже не бросилась навстречу возможным покупателям. Женщина скользнула по ним ленивым взглядом и продолжила неторопливо лузгать семечки.

– Нам бы куртку, уважаемая, – сказал Лайтонд. – Или кафтан для моего друга.

– Второй ящик слева, – равнодушно ответила она.

Рингрин повернул было налево, но Лайтонд твердо двинулся направо – и, действительно, во втором ящике от входа оказалось великое множество верхней одежды небольшого размера. Пока эльфы рассматривали куртки и свитера, Рингрин заметил на некоторых из них темные пятна, не похожие на те, которые остаются от пота или масла. Эльф понял, что падальщикам Рабина действительно сложно справится в одиночку. Рингрину не очень-то хотелось ходить в одежде, снятой с покойника, но выбирать не приходилось. «В конце концов, все, что у нас есть, досталось нам от тех, кто уже мертв», подумал эльф.