В ответ не прозвучало ни слова, но зал наполнился аплодисментами.

— Джентльмены, вот она!

С нее стянули капюшон, тошнотворный хриплый голос зашептал опять:

— Ни звука. Я стою у тебя за спиной.

Нет, нет, нет…

Она стояла за ярко раскрашенной ширмой, на невысоком помосте. Потом ширму убрали. В зале было темно, только ей в лицо светил прожектор да еще один, поменьше, освещал Хогарта. Он стоял в паре шагов от нее возле пюпитра с книгами. Его белый атласный костюм сверкал в лучах прожектора, в руках он держал председательский молоток.

Ей в глаза ударил яркий свет, она зажмурилась.

— Начинаем аукцион. Стартовая цена — тысяча фунтов стерлингов, — объявил Хогарт.

От удивления и ужаса она зажмурила глаза еще сильнее. Он обманул ее, опоил каким-то снадобьем, а теперь продает членам Клуба.

Хогарт был аукционистом.

Нет, нет, нет…

Она не могла удержаться. Приоткрыла глаза, подождала, пока зрачки привыкнут к яркому свету, бьющему в лицо. Мужчины, рассевшиеся вокруг, не издавали ни звука. Они были одеты, как монахи, в темные рясы с надвинутыми на лица капюшонами. Она не видела их лиц: вместо них были черные маски.

— Пятнадцать тысяч… — говорил Хогарт. — Двадцать тысяч…

На руках у них были блестящие перчатки из черной кожи. Она видела их каждый раз, когда они поднимали карточки.

Все они были пугающе одинаковыми. Неотличимые мужчины без лица, они сидели и молча торговались, пожирая ее глазами.

От ужаса она не могла бы сдвинуться с места, даже если бы ее развязали. Не могла закричать.

— Двадцать пять тысяч, — говорил Хогарт. — Великолепно. — Он кивнул человеку, стоявшему позади нее, и, не успела она понять, что происходит, тот развязал и отбросил лиф ее платья, обнажив грудь.

Мужчины беспокойно заерзали в креслах. Все ее хотели, все до единого. Она чувствовала, как их желание волнами накатывает на нее, опаляет, удушает.

Нет, нет, нет…

— Сорок тысяч. Сорок пять тысяч. Пятьдесят тысяч. Великолепно, джентльмены, — говорил Хогарт.

Страшный человек позади нее снова сделал шаг и расстегнул ее юбку вместе с нижними юбочками. На ней не осталось ничего, кроме трусиков, туфель, чулок с золотыми подвязками да корсета. На шее, как зеленое пламя, сверкало изумрудами и бриллиантами роскошное колье.

— Как вы знаете, самая высокая цена, уплаченная на нашем аукционе, составляла восемьдесят пять тысяч, — напомнил Хогарт. — Джентльмены, будем продолжать?

Снова взметнулись карточки.

— Семьдесят пять тысяч. Восемьдесят тысяч. Восемьдесят пять тысяч.

Опять загремели аплодисменты.

Девяносто тысяч. Сто тысяч фунтов. Хогарт утер лоб безукоризненно белым платком.

— Предлагаю тост, джентльмены, — сказал он, поднимая бокал. — За безграничную щедрость членов нашего Клуба. — Еще один всплеск вежливых аплодисментов.

— Будем продолжать? — спросил Хогарт, указывая молотком на чью-то карточку. — Сто десять тысяч. Сто пятнадцать тысяч. Сто двадцать тысяч. — Больше табличек не было. — Сто двадцать тысяч фунтов, джентльмены. Превосходный результат. Превосходный. Сто двадцать тысяч фунтов, раз… Сто двадцать…

— Миллион, — прогудел чей-то голос.

Зал сдавленно ахнул. Даже не потому, что покупатель заговорил вслух, хоть это и было вопиющим нарушением правил. Они изумились этому слову. Умопомрачительная сумма.

— Сэр, — нахмурился Хогарт. — Такие шутки непристойны.

«Непристойны? — в смятении подумала она. — Непристойны?»

— Будьте добры, выйдите вперед, — приказал Хогарт. Человек, стоявший у нее за спиной, подошел к столику аукциониста. Покупатель приблизился к ним. Произошел короткий разговор, потом Хогарт, сияя, вернулся за пюпитр.

— Джентльмены, простите мою поспешность. Все формальности улажены. Обеспечение вполне надежное, и, как мы все знаем, в необычайных обстоятельствах и прежде делались исключения. Сегодня, мне кажется, у нас именно такой случай. Необычайный. Я бы сказал, историческое событие. Да, воистину историческое. Ставлю вопрос на ваше голосование. Одобряем ли мы эту покупку? Кто за — поднимите ваши карточки.

Карточки медленно поднимались, одна за другой. Все, кроме одной. Предпоследнего покупателя.

— Голосование должно быть единогласным, — снова нахмурился Хогарт.

Все глаза повернулись к непокорному покупателю. Помедлив минуту, он с недовольным видом поднял карточку.

— Один миллион фунтов стерлингов! — выкрикнул Хогарт, опустив молоток. Новый рекорд! Миллион фунтов, думал он, просто невероятно! А все потому, что он ее нашел, спасибо этой гнусной американке, зануде Джун Никерсон, которая начала строить ему глазки однажды вечером в «Айви». А он-то считал ее никчемной потерей времени.

— Джентльмены, — провозгласил он, — обед будет подан через двадцать минут.

Она видела, как они опускают карточки и встают. Все, кроме одного. И ее разобрал смех. Безумный, истерический смех. Продана за миллион фунтов монаху в маске! Психопату в маске! Она ничего не могла с собой поделать. Пусть этот человек перережет ей горло — ей было все равно. Она не могла остановиться.

Она знала — все они смотрят на нее. И тогда они все тоже начали смеяться.

Перед ней снова поставили ширму. Теперь мужчины уже не видели ее. Это было сигналом освободить зал, и до нее донесся всеобщий стон разочарования. На голову ей снова надели капюшон, крепко завязали. Ей опять стало страшно, смех угас сам собой. В тот же миг ее отвязали от колонн и завернули туловище в какую-то тяжелую попону, так что она не могла пошевелиться. Чьи-то руки подхватили ее, взвалили на плечо, понесли вниз по лестнице, по коридорам. Вверх и вниз. Они шли очень быстро. У нее закружилась голова, она боялась, как бы ее не стошнило.

Открылась и закрылась дверь, они остановились. Она все еще висела вниз головой. С нее сняли капюшон, парик, шапочку, покрывавшую волосы, но вокруг стояла полная темнота, она ничего не видела. Кто-то собрал ее волосы в горсть.

Не отрезайте мне волосы. Не отрубайте голову.

Чья-то рука подняла ее волосы вверх, ей завязали глаза. Повязка была такая плотная, что она ничего не видела, не могла бы развязать ее сама, даже если бы руки были свободны.

Похитители двинулись дальше, в другую комнату. Открылась и закрылась дверь. Потом ее опустили на кровать, лицом вниз. Сняли туфли, прикрепили к лодыжкам что-то холодное. Развязали руки, перевернули ее, сняли тяжелую попону с груди. Растянули руки в стороны и зацепили за наручники что-то вроде крючков. Потом расстегнули колье на шее. И ушли.

Она лежала в непроглядной темноте. Попыталась пошевелиться, но ее привязали так крепко, что она не смогла сдвинуться с места. Корсет сдавливал грудь. Она не могла дышать.