Наверху у нас восемь спален для гостей, каждая своего цвета. В розовой спальне у Брайони потолок выкрашен темно-синей краской и расписан созвездиями, как это было в Нью-Йорке. С ее спальней соединяется комната Розалинды, а моя — немного дальше по коридору, рядом с комнатой Орландо. Ванная Белладонны просто божественна. Она даже больше, чем ее спальня; в ней стоит роскошный шезлонг, застеленный зебровой шкурой из бархата, и такой же плюшевый ковер, а также два дивана поменьше, чьи бесчисленные бархатные подушки украшены изображениями зверей. В углу, на помосте, стоит ванна, она такая огромная, что в ней можно плавать и нырять, а на полках сложены стопками полотенца из мягчайшего египетского хлопка. Дверные ручки сделаны в виде слепков с рук Брайони, на стенах висят любимые фотографии Белладонны, сделанные ею в Италии. Над туалетным столиком Белладонны висят семейные фотографии поменьше, в серебряных рамках. Вскоре Брайони полюбит раскрашивать картинки, растянувшись на полу под розовым мраморным столиком, пока Белладонна возлежит в шезлонге и читает вслух одну из пятидесяти двух книг со сказками из библиотеки мадам де Помпадур.

Спальня Белладонны тоже чудесна, сверкает белизной и серебром, с мерцающими серебристыми занавесками на фоне белых полотняных штор, где серебряной нитью вышиты лаконичные максимы Вольтера. Широкая кровать застелена белым меховым покрывалом с полудюжиной подушек разных оттенков белого и светло-кремового. Светильники сделаны из перламутра и морских раковин. Из них льется мягкий, приглушенный свет.

Этот свет совсем не похож на Белладонну. Она сейчас сурова и неприступна.

А сады наши обширны и гостеприимны. Великолепен розарий: клумбы с цветами всевозможных оттенков обрамлены настурциями и петрушкой, чтобы отпугнуть тлю. Я люблю просиживать целыми часами в благоуханных цветниках и травяном огороде: фрезии там пахнут, как сливы, а ирисы — как абрикос; по решеткам карабкаются жимолость и клематисы; соревнуются в богатстве ароматов лаванда, розмарин, душистый подмаренник, лимонная вербена. Растут там мята, мирт, желтый жасмин, фиалки. Из глиняных горшков выплескиваются майоран, ореган и базилик. И всем без исключения велено держаться подальше от олеандра.

О, нежный аромат убийцы!

Белладонна — сладкий стон.

Целыми днями Белладонна читает средневековые книги мадам Помпадур по садоводству. Она мечтает воплотить свой сокровенный замысел. В этих книгах каждому цветку приписывается определенное значение: так, смоковница означает «я храню тайну», лимонная герань — «неожиданная встреча», ипомея — «я потеряла все». Рододендрон говорит «будь осторожен — я опасен», багряник символизирует предательство, букеты пионов — гнев. Лавр — вероломство.

Мы прозвали наш цветник Садом Адского Пламени. Садовники диву даются, когда Белладонна снабжает их самыми подробными указаниями о том, чего именно она желает, но они хорошо знают свое дело, умеют держать язык за зубами и делают, как велено. Но даже им запрещено вступать в самый дальний уголок Сада Адского Пламени. Туда, где Белладонна выращивает мандрагору.

Mandragora officinarium, любимый талисман колдунов, который положено заворачивать в саван, будто мумию, почти такая же замечательная вещь, как Atropa belladonna. Изящный длинный корень вырастает в длину почти на пять футов и формой напоминает человека. Очень напоминает. В этом климате вырастить его почти невозможно, но Белладонна старается изо всех сил, поливает почву медовой водой, как ее учила Катерина. Давным-давно, в Италии, когда они вдвоем подолгу сидели на кухне, нарезая базилик для пряного соуса, Катерина многому научила ее. Мандрагора наделена магической силой, говорила ведьма, на поверхности она распластывается по земле большой розеткой длинных листьев с синевато-пурпурными цветками на коротких стебельках, а плоды ее сидят в самой сердцевине розетки, как крохотные помидорчики. Но самое главное — то, что гнездится под землей, длинный витиеватый корень.

— Выкапывай его только на закате, — говорила Катерина. — Не дергай сильно, а то он закричит. Заверни в саван и убери до темноты.

Я, как и все другие, держусь подальше от Сада Адского Пламени. Мы предпочитаем гулять по другим садам, по лужайкам, где на пригорках, с которых открываются самые красивые виды, заботливо подвешены гамаки и расставлены удобные кресла, а на полянах молчаливыми часовыми, как когда-то Андромеда в дверях клуба «Белладонна», стоят скульптуры Родена. Извилистая гравиевая дорожка ведет к бассейну, его лазурный кафель напоминает нам Ка-д-Оро, на краю сидят два рослых херувима, и из перевернутых рогов у них в руках льется в бассейн прозрачная вода. Дальше, по другой дорожке, вы выйдете к резной лестнице из белого известняка, где на каждой ступеньке стоят горшки с огромными гортензиями. Ее обрамляют две другие лесенки, поуже, по их каменным ступеням струится, журча, бесконечная переливчатая лента воды. Она стекает в рыбный пруд, а оттуда — к уютному гроту с прихотливой беседкой над ним. Уютная маленькая беседка, похожая на кукольный домик для взрослых, крыта тростником; внутри по терракотовому полу разбросаны марокканские молитвенные коврики. Одну стену занимает огромный камин и его мощная мраморная плита с серовато-зелеными прожилками. Обстановку дополняют кресла-качалки и большая кушетка, усыпанная любимыми вышитыми подушками Белладонны из бархата и шелка самых ярких цветов. Именно туда она уходит, когда хочет уединиться, запереть дверь и с головой погрузиться в составление хитроумных планов. Она — единственный человек, чье настроение не улучшают переливчатые водопады, струящиеся прямо за окном.

Да, журчание воды ее не успокаивает. Ее успокоит лишь звук голоса того человека, его крики в темноте, когда мы бросим его гнить в каземат, где ему самое место.

Притч рассказывал: члены того, первоначального Клуба Адского Пламени руками рабов рыли для своих пленников пещеры в известковых холмах. Камнем, таким образом добытым, мостили дороги. А в пещерах, в их личных казематах, в холодной темноте из стен сочилась вода, под едва ощутимыми токами воздуха призрачно трепетали язычки тусклых факелов, хрустел под ногами гравий на извилистых дорожках, и каждый шаг звучал громко и грозно.

Этот-то хруст шагов и вселяет в пленника наибольший ужас, леденит душу сильнее, чем внезапное прикосновение холодных пальцев призрака. Хруст гравия да глухой стук толстой деревянной двери, когда она захлопывается за спиной, да эхо шагов, стихающих вдали. Вокруг не остается ничего, кроме всепоглощающей тьмы. Может быть, где-то здесь, во тьме, скрывается небольшой сосуд с крышкой для отправления естественных надобностей. Может быть, где-то валяется заплесневелая корка хлеба. А может быть, и нет.

Крепких снов тебе, милый. Кто знает, когда еще мы зайдем проведать тебя?

Тогда-то и начинаются крики.

Нет, самые главные комнаты в Ла Фениче — это не праздничные, нарядно украшенные покои, полные роскошных даров. Главные комнаты неизвестны никому, кроме узкого круга посвященных, скрыты за потайными панелями в бывшем винном погребе. Собственно говоря, винный погреб и поныне там, в нем в идеальном порядке хранятся тысячи пыльных бутылок занесенного в каталоги вина. Ни один человек, спустившись в погреб за бутылкой «дикема» к десерту, не заподозрит, какие ужасы кроются за стеллажами с кларетом.