При этом не стоит считать, что отклонение похода было вызвано заранее спланированной политической интригой папства, Венеции либо Германии. Каждая из сторон действовала, исходя из складывавшихся обстоятельств, однако неизменным было при этом главное стратегическое направление борьбы с Византией, в рамках которого и реализовывались те или иные удачно подворачивавшиеся сценарии. Империя ромеев, сама во многом породившая западноевропейскую цивилизацию, стала в этом плане жертвой собственных детей, обучившихся у нее всему тому, что теперь использовали против нее же. В арсенале антивизантийских средств оказалась и изворотливая венецианская дипломатия, и доминирование купцов Республики Св. Марка во внешней морской торговле с Востоком, и подхваченная Германией мысль об универсальной мировой империи, и окончательно усвоенная папством идея создания единой христианской церкви в рамках целостного теократического государства.

Символами противостоявших друг другу увядавшего византийского Востока и набиравшего силу европейского Запада можно считать двух слепцов-современников – византийского василевса Исаака ІІ Ангела и венецианского дожа Энрико Дандоло. В то время как первый после возвращения ему престола, по словам Умберто Эко, «терял остатки ума среди обжорливых монахов, бредил, что станет повелителем мира, вновь обретет глаза», второй «среди многих слепцов в этой истории был самый дальновидный» и провидел будущее лучше многих зрячих. Западная Европа стояла на заре своего будущего стремительного возвышения, Византия, напротив, покидала сцену мировой истории. Впрочем, ей еще предстояло отыграть последний блистательный акт своей истории в виде Палеологовского возрождения и трагической гибели под кривой саблей турецкого завоевания.

Ежегодно 29 мая в современном турецком Стамбуле торжественно празднуется День взятия Константинополя. Событие, ставшее для христианской Европы, как католической, так и в особенности православной ее части, одним из наиболее болезненных символических поражений, турки считают радостным моментом обретения новой родины, отмечая и воспевая его в самых панегирических тонах. Нынешний президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган еще в бытность премьер-министром, во время празднования взятия Константинополя турками 29 мая 2013 г. назвал время христианских императоров в Византии «темной главой» в истории. По его мнению, после завоевания Константинополя османами наступило «время Просвещения».

В 2012 г. в широкий прокат вышел наиболее масштабный на сегодняшний день турецкий эпический исторический художественный фильм режиссера Фарука Аксоя «Завоевание 1453» («Фетих 1453»), в котором падение величайшего города средневековой Европы показано с точки зрения османов, как «великое чудо» и одно из ключевых, наиболее позитивных событий в истории турков и, шире, всех мусульман. О том, насколько несовместимы до сегодняшнего дня европейский (шире – христианский) и турецкий (шире – мусульманский) взгляды на произошедшее в 1453 г., свидетельствует бурное возмущение, которым сопровождалось появление фильма в греческих СМИ, обвинявших турок в националистической пропаганде и манипулировании историческими фактами. Тем временем в исламских странах показ сопровождался переполненными залами.

Впрочем, и до этого даже в современной академической среде (спустя более 500 лет!), казалось бы, весьма далекой от средневековых событий на европейском континенте, в Соединенных Штатах отношение к случившемуся 29 мая 1453 г. окрашено в определенные иделогические тона. Знаменитый турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии Орхан Памук в книге «Стамбул. Город воспоминаний» описывает случай, произошедший с его женой во время учебы в США: «По тому, как люди называют некоторые события, можно понять, где мы находимся – на Западе или на Востоке. 29 мая 1453 года для Западного мира произошло падение Константинополя, а для Восточного – взятие Стамбула. Когда моя жена, учившаяся в Колумбийском университете Нью-Йорка, однажды употребила в одной своей работе слово «взятие», профессор-американец обвинил ее в национализме. На самом же деле она употребила это слово просто потому, что так ее научили в турецком лицее; ее мать была русского происхождения, так что она отчасти даже симпатизировала православным грекам. Для нее это событие не было ни «взятием», ни «падением» – она чувствовала себя как военнопленный, оказавшийся посреди двух миров, не оставляющих человеку другого выбора, кроме как быть мусульманином или христианином».

Так как же случилось, что величайший христианский город, столетиями противостоявший нашествиям арабов, русов, болгар, сербов, лишь единожды павший под ударом крестоносцев Четвертого крестового похода в 1204 г. и затем возвращенный под власть законных владетелей-византийцев в 1261 г., окончательно рухнул под ударом турецкого завоевания немногим менее двух веков спустя, похоронив при этом под своими обломками последние остатки византийской государственности? Что привело к столь плачевному финалу величайшей христианской империи? Можно ли винить в случившемся лишь турок-османов, или же вина лежит на самих византийцах или даже странах Западной Европы, не пришедших на помощь государству ромеев тогда, когда оно в наибольшей степени в этом нуждалось? Чтобы ответить на эти вопросы, следует взглянуть на историю Византийской империи в последние полтора столетия ее существования, особенно пристально рассмотрев период после появления на восточных рубежах Византии ее будущих могильщиков – воинственных турок-османов.

Восстановленное после крестоносного завоевания в 1261 г. государство ромеев была уже далеко не тем, что в V–XII вв. – из некогда безраздельно господствовавшей в Средиземноморье империи она превратилась в достаточно сильную, но все же уже низведенную до игрока регионального уровня греческую страну. Внутренние дела Византии шли все хуже, политика императоров династии Палеологов неумолимо вела к социально-экономическому ослаблению, а внешние враги постоянно беспокоили империю, отбирая у нее последние жизненные силы.