— Она и не может закатиться. Я всю жизнь положил на это. Теперь ступай, сын, и проведай своего сорванца. Уверен, он уже гадает, что с тобой стряслось.

— Да, отец, уже иду. Но прошу тебя, подумай еще раз над моими словами. — Сигэмори встал, поклонился и поспешил к своей карете.

Киёмори проводил его до веранды и стал смотреть вслед. Сигэмори задержался у ворот, сказал что-то стражникам, после чего те озадаченно оглянулись на веранду. Когда он уехал, Киёмори подозвал одного из стражей и спросил его:

— Что мой сын вам сказал?

— Повелитель, господин потребовал, чтобы, если вы прикажете нам выступить на поместье государя-инока и захватить его в плен, мы сначала отправились в усадьбу Сигэмори и сняли ему голову.

— Понятно, — сказал Киёмори, а сам стал гадать, чем продиктован этот жест сына — тонкостью натуры или желанием ненавязчиво надавить на отца. «Быть может, он не настолько чужд власти, как я считал».

Сигэмори рассеянно смотрел на плетеную крышу кареты, качавшуюся в такт колесам.

— Отец, — окликнул его Корэмори. — Что случилось? У тебя грустный вид.

Сигэмори протянул руку и крепко стиснул сыну запястье.

— Надеюсь, ты никогда не увидишь меня таким, каким стал в последние дни мой отец.

— А что стряслось с дедом? Почему он так поступает с дядей Наритикой?

— Не знаю. Люди, которые озабочены лишь стяжанием власти, склонны видеть повсюду врагов, стремящихся эту власть отобрать. Я мечтал, Корэмори, что Хэйан-Кё твоей юности будет таким, как сто лет назад, — средоточием мира и изысканности. Но видно, мечтам моим сбыться не суждено.

— Что же ты будешь делать? Нам придется с ним драться?

— Не знаю. Ясно одно: надо дать ему понять, и притом не впадая во грех непочтительности, что больше так продолжаться не может. Нельзя превращать сведение счетов в безудержную травлю, да еще без ведома двора. Человек в его положении должен думать не только о Тайра. Мне нужно как-то донести это до него. Знать бы как…

Шли часы, сумерки сменились ночью. Киёмори сидел в опустевшем зале собраний рядом с единственным фонарем и осушал чарку за чаркой, перебирая в памяти спор с Сигэмори. «Я перестаю его понимать, — твердил он себе снова и снова. — Воспитание ему дали хорошее. Еще с малых лет он узнал, как важна семья, родная кровь. А теперь до того доучился, что хочет заставить меня решать за всех сразу. Словно весь народ — одна семья, один клан. Чепуха! А виновата она, Токико. Ей хотелось, чтобы он стал ученым, а не воином. Будто бы Царь-Дракон ищет героя, который бы спас нас, заблудших, от самих себя. Что же это за герой, который спасает народ свитками и меткими речениями, укрываясь вместо щита Пятью постоянствами?»

Из-за сёдзи донеслось тихое покашливание.

— В чем дело? — ворчливо спросил Киёмори.

— Господин, — ответил из-за двери воин, по-прежнему одетый в доспех, — тут стража просит узнать, что делать с советником Наритикой.

— Хм-м… После того как мой сын так красноречиво за него заступался, — произнес Киёмори, — мы, пожалуй, оставим его в живых. Устройте его поудобнее, но с приглядом. Как только получим императорский указ, тут же сошлю его с глаз долой.

Самурай поклонился и бросился выполнять поручение. Киёмори не мог не заметить его обрадованной улыбки. «Слабаки. Стоило Сигэмори прийти — они и раскисли. Что будет с Тайра, когда он станет главой?»

Тут он услышал снаружи какой-то переполох и вышел на галерею. В неровном свете факелов было видно, как привратная стража собирает свои луки и шлемы, выводит коней. Как накануне пожара, некая тревожная весть точно искра пробегала от воина к воину, и те молча вешали колчаны на плечи, вскакивали на коней — кто в седло, кто так — и в спешке неслись за ворота.

— В чем дело? — вскричал Киёмори. — Что здесь творится? Куда вы все собрались?

Воины не отвечали и даже не переговаривались, только бросали тревожные взгляды в его сторону и мчали прочь.

— Стойте! Это приказ!

Однако никто и не думал останавливаться. Наконец Киёмори, перепрыгнув оградку галереи, успел схватить за руку пробегавшего паренька в доспехе и прижал к земле.

— Отвечай немедля, что происходит, или я сам сниму тебе голову!

Тот испуганно вытаращился.

— Н-не знаю как, господин, но нас вызывают в Ходзидзё, поместье князя Сигэмори.

— Зачем?

— Не знаю, повелитель. Говорят, это срочно. Он зовет. Прошу, отпустите меня.

Киёмори разжал руки, и юный воин поспешил за ворота, вослед осташным. Когда и он скрылся, Киёмори остался стоять, покинутый собственной дружиной, один посреди пустого двора.

— Дело сделано, — произнесла Токико, не размыкая глаз. — Они идут.

Сигэмори глубоко вздохнул, втягивая дым тлеющих листьев сакаки из стоящей перед ним жаровни, а затем выдохнул и с содроганием сказал:

— Я дал зарок никогда не пользоваться колдовством, хотя меня и учили ему.

— Не казнись, сын мой, — отозвалась Токико. — Ты поступил мудро. Вреда от него никакого не будет, зато может выйти великая польза. — Она отпустила его ладони и выпрямилась, сидя на пятках.

— Я чувствую… нечистоту.

— Многим ученым кажется, что они марают себя, когда берут в руки меч, — возразила мать, — хотя он не более чем орудие. Ты же умел фехтовать еще раньше, чем выучил сутры.

— Да, но я никогда не орудовал ими как мечом. Говорят, именно так Син-ин превратился в демона — употребив священные слова во зло.

— В отличие от него твои намерения были чисты.

— А если отец прав и они не имеют значения? Токико вздохнула:

— Все это верно лишь в войне и гонке за власть. А молитвы и чары — дело другое. Здесь нет ничего важнее намерений.

В комнату вбежал Корэмори.

— Отец, воины прибывают! Что мне им говорить? Сигэ Мори медленно поднялся.

— Я сам с ними поговорю.

Часом позже воины приплелись назад в Нисихатидзё, усталые и недоумевающие. Киёмори они сказали, что господин Сигэмори пробовал новый способ сзывать войска на случай срочной надобности — хотел посмотреть, скоро ли явятся воины, когда он пустит клич, и только. Однако Киёмори усвоил урок, как и рассчитывал его сын. «Он обладает силой, которая мне неведома. Воины Тайра пойдут на его зов, и притом быстро. Может статься, что я, пожелав захватить Го-Сиракаву, в одночасье окажусь без единого ратника, а все Тайра встанут за государя-инока и обратятся против меня».

Так Киёмори отбросил все мысли о пленении Го-Сиракавы и отправился спать, чувствуя себя одиноким и постаревшим. «Похоже, — сказал он себе, — мой сын научился играть в го лучше меня».

Усивака брел по обгоревшим полуразрушенным улицам Хэйан-Кё, поигрывая на флейте. Одет он был на манер служек тюдзё из храма Киёмидзудэра — в женскую накидку с капюшоном, закрывавшим волосы. Усивака натянул его еще ниже, чтобы спрятать лицо. Единственным, что нарушало сходство со служками, был длинный меч в позолоченных ножнах, висевший на боку. Впрочем, у Усиваки был готов ответ для всех, кого это заинтересует, — воров и отребья в столице развелось видимо-невидимо. Однако сегодня личина ему даже не пригодилась. Горожане были озабочены починкой домов, а те, у кого они сгорели до основания, потерянно бродили по улицам, не замечая ничего вокруг. То и дело кто-то окликал его: «Эй, парень! Знаешь, как настилать кровлю? Мы хорошо заплатим!» — и тогда Усивака начинал играть громче, делая вид, что не слышит.