— Не уверен, что такое вообще могло случиться.

— Наритика запасал оружие! Это ли не доказательство?

— Запасал, так как монахи Энрякудзи угрожали нападением. Разумеется, Наритика должен был проявить предусмотрительность во спасение господина, отрекшегося императора. Это не повод кидаться на тени.

— Что я слышу? Неужели ты упрекаешь меня за ретивость? — Киёмори натянуто рассмеялся. — Вспомни себя перед первой битвой в годы Хогэна! Лет тебе тогда было не больше, чем Корэмори, зато доблести хватало на десятерых! И ты же корил меня, когда я не решился броситься в бой против Тамэтомо. Ну, вспомнил?

— Тогда я был еще ребенком.

— Ты был воином. А как блестяще ты выглядел во время Хэйдзи, когда пожелал сражаться со мной против Ёситомо и Нобуёри… В доспехе Каракава, впервые командуя войском… Как ты сиял! Я подумал тогда, что ты лучший из нас. Что ты станешь славнейшим из Тайра, живших доселе. А как я сожалел, зная, что трон перейдет моему безвестному внуку, когда он мог стать твоим!

— Не говори так, отец! — воскликнул Сигэмори. — Послушан: если б оружие, которое якобы собирал Наритика, обратили против Тайра. я стоял бы сейчас рядом с тобой — в броне, с мечом наготове. Но ведь ты казнишь без вины и следствия!

— Эти люди поносили наш род!

— Разве это деяние, заслуживающее смерти? Сначала ты посылаешь юнцов избивать всех, кто дурно о нас обмолвится, а теперь взялся рубить головы?

— Да, если в этом есть надобность! Даже не верится, что наше доброе имя тебя так мало волнует!

— А мне не верится, — сказал Сигэмори в сторону, — что ты вправду надеешься сохранить его подобными мерами.

— Нас уважают.

— Леще боятся и ненавидят. Порой… порой, отец, я стыжусь назвать себя Тайра.

— Не смей так говорить! — возопил Киёмори.

Он вскочил и бросился на Сигэмори с намерением ударить, но вовремя осадил себя и просто встал напротив, глядя сверху вниз.

— Кем ты стал? — произнес наконец Киёмори. — Когда-то ты был лучшим из наших бойцов. Когда-то тебя никто бы не назвал мягкотелым. Теперь ты предпочитаешь доспехам наряды вельмож и придворных, перенимаешь их трусливые, упаднические манеры. — Киёмори приподнял конец парчового рукава сына и с презрением бросил.

— А как же ты, отец? Взгляни на себя! Ты обрядился монахом, дал обет послушания, запрещающий в числе прочего убийство живых существ, а сам носишь доспех поверх облачения.

— Монахам Энрякудзи это не возбраняется, — парировал Киёмори.

— Они всем известные дикари и задиры, — сказал Сигэмори. — Жаль, ты не видел их у ворот Тайкэнмон — как они голосили и потрясали нагинатами. А посыпались стрелы, тотчас, побежали, поджав хвосты, словно побитые псы. Достойный пример для подражания, нечего сказать…

— Не смей так со мной разговаривать! — прогремел Киёмори. Он повернулся к сыну спиной и пошел в другой конец комнаты.

— Да, я ношу одеяние вельможи, — продолжил Сигэмори. — Я не нарушаю Пяти запретов и стараюсь блюсти Пять постояиств, а то, что видел и пережил, многому меня научило. Помню, в смуту Хогэн были казнены многие заговорщики, и что же — бунты прекратились? Отнюдь: через каких-то два года наступил мятеж Хэй-дзи. Ты же готов казнить за куда меньшее зло. Как это может помочь делу? Ты сам готовишь почву для будущих распрей. Наступают Последние дни закона, а уже столько непоправимого сделано! Слишком часто людей стали обрекать на смерть. Мы потеряли мудрого Синдзэя и многих других. Я так мыслю: чтобы восстановить в Хэйан-Кё мир, нам следует заботиться о чем-то превыше нужд семьи или рода. Не должно день и ночь уповать на малейшую милость или поблажку, не должно потакать всякой прихоти или желанию. Люди должны думать о том, что лучше для государства, для достойной жизни.

— Тот, кто забывает о семье и роде, — проворчал Киёмори, — яйца выеденного не стоит.

— А.еще надо помнить, — сказал Сигэмори, — что наш клан есть лишь малая часть государства, как один цветок — малая часть сада. В семнадцати положениях Основного закона, начертанных принцем Сётоку Тайси[61], сказано: «У каждого есть душа, и в каждой душе — свои стремления. Что верно для одного, неверно в глазах другого». Молю, взвесь все хорошенько и действуй осторожно! Если великодушие тебе не по сердцу, подумай о будущем. Наритика пользуется уважением многих властей предержащих. Если нужно его наказать, довольно будет и изгнания из столицы. Убить его — значит подвергнуть еще большей опасности и себя, и свой дом, и державу.

Киёмори потер подбородок. Гнев его поостыл, но до конца не выветрился. Он встал к Сигэмори спиной и сделал вид, будто изучает парчовую ширму.

— Я подумаю. А пока ты здесь, хочу, чтобы ты узнал еще кое-что. Я намерен поселить государя Го-Сиракаву в северной усадьбе Тоба или пусть пожалует сюда, к нам.

За спиной Киёмори раздался сдавленный всхлип, очень похожий на плач. Обернувшись, он увидел, как его сын прячет лицо за рукавом.

— Что с тобой такое?

— Во имя всех ками, отец, как ты не понимаешь! Говоришь о былых сражениях, а сам позабыл, за что бился. Схватить ина… ведь именно так поступил Нобуёри, тот мерзавец, которого все мы презирали! Много жизней пресек я, да простит меня Амида Будда, но лишь за одну мне не стыдно — жизнь этого подлеца. И вот ты готов ему уподобиться, готов нарушить величайшее из Четырех обязательств — государеву присягу!

— Наш государь — твой шурин, император Такакура.

— То есть сын Го-Сиракавы. И разве не Го-Сиракава способствовал возвышению нашего рода? Не он ли осыпал наш род благодеяниями, пожаловав многие чины и должности? Если же мы в чем-то его прогневали? Не следует ли сначала спросить об этом?

— А что, если он меня прогневал? Что тогда? — Киёмори снова отвернулся, досадуя на сына.

— Не ты ль говорил мне, что намерения человека не имеют значения, если он делает правое дело? Значит, верно и обратное: как бы ни были благи посылы, что в них толку, если дурны дела? Прошу тебя, отец, не толкай меня на сей горестный выбор! Если я избегну греха сыновней непочтительности, то стану ослушником, нарушу долг верности государю. Уж лучше сруби мне голову с плеч, только пощади душу!

Киёмори оглянулся на сына, который поник головой, словно в ожидании смертельного удара.

«Недурная уловка, — подумал Киёмори, невольно восхитившись. — Однако править ему не дано. Слишком честен».

— Нет, нет, — произнес он, подойдя ближе и положив ладонь на плечо Сигэмори. — Этого я не допущу. Пойми: я хочу защитить Го-Сиракаву. Удостовериться в том, что государь-инок перестал слушаться негодяев.

— Если бы ты виделся с ним чаще, искал совета, прежде чем действовать, проявлял бы к людям — ко всем людям — милосердие, наказывал виноватых лишь настолько, насколько они заслужили, разве стал бы тогда государь слушать негодяев? Я уверен: тебе еще удастся снискать расположение ина и счастливая звезда Тайра никогда не закатится.