Тишина… Удар в левый борт! Падаем на стеллажи из-под посуды. Бьют авиационные пушки — пытаются добраться до валопровода, до турбин. Удары: по палубе, баку, в борт, в душу…

Минуты три очухиваемся, и я не могу понять, где верх, а где низ. Антон невменяем, его трясёт. Я успокаиваю: „А ты как думал, ввязаться в драку и не получить по носу?“ Открываем дверь из подсобки — опять рёв самолёта. Закрываем — удар! Я ничего не слышу, наверное, бомбочка килограммов на 250 за кормой. Катаемся по переборкам.

Два удара по курсу (ещё две бомбы такие же). На камбузе упало всё, что могло упасть, а что висело — на месте. Валайтис меня поднимает — теперь я не могу стоять на ногах, меня тошнит. Корабль как будто прыгнул и замер, как конь, вставший на дыбы. Стрельба, тишина. Боцман-мичман влетает на камбуз, кричит: „Где они“? Я отвечаю: „Никого нет“. Он мне тычет в нос пистолетом: „Убью!“ Удары с бортов — пришвартовались пограничники, кругом десантники. Слава богу! Вроде, живы — я бью Валайтиса по рукам, а он меня целует, как девку, в щёку: „Жив! Жив!“…»

Командир отдельного дивизиона связи радиотехнического обеспечения полка фронтовой авиации подполковник В. Прожогин:

— Я находился с командиром полка. Всё время до окончательного возвращения «сухих». Слушал все переговоры. А потом мы несколько раз прокручивали плёнку. По сантиметру. Заходили на него по трое. С кормы. Высота — четыреста метров, скорость самолётов — семьсот пятьдесят – восемьсот максимум. Так что, если бы он… Так бы в воду все трое и вошли. И не один раз. Вообще в открытом бою такой корабль способен «выключить» от шести до девяти атакующих самолётов. Без надрыва. Прежде чем они его… Но он молчал… Лётчики же клали по курсу.

— Предупредительные болванки?

— Нет. Фугасные бомбы по двести пятьдесят килограммов каждая. Но по курсу — это сперва.

— А что на командном пункте?

— Командир — командующему, тот держал связь с главкомом авиации маршалом Кутаховым, тот — Гречко, тот — Самому. Такой сверхспешки не помню за всю службу. Суета, лихорадка. На последний заход пошёл лучший лётчик полка — капитан Поротиков. Ведомые — Потапенко и Буланцев. Поротиков повредил ему винт и руль. «Сторожевой» закрутился на месте, потеряв ход, начал описывать циркуляцию. Поротиков на аэродроме выбрался из самолёта весь серый. Вскоре его орденом наградили. За ювелирное бомбометание. Но он его ни разу не надел.

Матрос Шеин:

«Я поднимался на мостик, чтобы сказать Саблину, что всё кончено и он сам должен сделать первый шаг назад, то есть застопорить ход. Но я опоздал… В это время вбежал какой-то матрос и крикнул, что арестованные во главе с командиром корабля освобождены и устремились к арсеналу. Саблин скомандовал по корабельной трансляции: „Все к арсеналу!“ Я тоже побежал туда, но было уже поздно. Командир корабля Потульный отдавал приказания матросам, офицерам, и эти приказания исполнялись».

Старшина 2-й статьи Копылов (из показаний на следствии):

«Около 10 часов в кубрик № 5 позвонил старшина 2-й статьи Станкявичус и предложил мне, Лыкову и Набиеву собраться в кубрике № 10. Мы собрались и обсудили положение на корабле. Решили освобождать офицеров и командира. Матросы Феропонтов, Лыков, Борисов приготовили ломики, и мы пошли к посту № 6. По пути к нам присоединилось ещё много матросов. Охраны у поста № 6 не было. Мы открыли люк, взломали дверь и освободили офицеров. Я видел, как выходили Кузьмин, Прошутинский и Виноградов. С указанными офицерами мы пошли освобождать Потульного. Пост ДО-3 охранял матрос Аверин. Сопротивления он не оказывал Матросы Борисов, Лыков взломали дверь и выпустили командира».

Капитан 1-го ранга А. Потульный:

«Первым делом надо было обезоружить Саблина. Я решил идти на мостик сам. Моя вина, мне и исправлять. Подставлять кого-либо под пули не имел морального права. Приказал одной вооружённой группе прикрыть меня с кормы корабля, другой — с носа.

Убивать я его не хотел, хотя в груди всё кипело от негодования. Метил в печень. Потом передумал выстрелю в ногу — упадёт.

Вхожу. Саблин бледный у машинного телеграфа… Выстрелил. Он упал, скорчился. Вытащил у него пистолет. Усадил в угол. Поставил матроса на руль. Потом отправил Саблина в его каюту под арест».

В. Саблин (из показаний на следствии):

«10 часов 30 минут. Девятого ноября 1975 года я услышал взрывы бомб и удары осколков в борт нашего корабля.

Обернувшись, я увидел Потульного, поднимающегося по трапу. Он выстрелил в меня, я упал. Я был легко ранен, Потульный вступил в командование кораблём».

К первой фразе саблинского показания генерал-майор юстиции А. Борискин сделал примечание: «Когда „Сторожевой“ не удалось остановить группе пограничных катеров, в воздух были подняты самолёты. Они сбросили по курсу движения корабля несколько бомб с таким расчётом, чтобы, заставив его остановиться, не причинить ему вреда».

Мичман Бородай:

«Нас обстреляли и из пулемётов. Хотя, по развороченным пробоинам, это что-то большего калибра. Были пробиты трубы, гальюны левого борта, левый борт. Мы накренились на правый борт. Счастье, что экипажа на палубе не было…»

Из обвинительного заключения:

«В 10 часов Саблин получил радиограмму Главнокомандующего ВМФ СССР с последним предупреждением… Однако и этот призыв Саблин не исполнил и продолжал вести корабль прежним курсом и с той же скоростью в сторону шведских территориальных вод…

В 10 часов 32 минуты 9 ноября 1975 года преступные действия Саблина и его пособника Шеина силами Военно-Морского Флота СССР и экипажа „Сторожевого“ были пресечены, корабль остановлен в Балтийском море в точке с координатами: широта — 57°5'86", долгота — 21°02'9", в 21 миле от советской Государственной границы и на расстоянии 50 миль от территориальных вод Швеции».

Матрос Шеин:

«Меня схватили и заперли там, где сидели офицеры. Пистолета при мне не было. Сразу же после стычки с Поспеловым, Валерий Михайлович забрал его у меня.

После всего пережитого я упал на что-то мягкое и от нервного перенапряжения сразу же уснул. Слышал только, как корабль содрогнулся от попавших в него снарядов. Это по нам полоснули из авиационных пушек самолёты. По счастью, никого не задело. Очнулся я уже в Риге. По кораблю уже сновали люди в штатском. Меня отвели сначала в ходовую рубку. Там увидел бледного, перевязанного Саблина. Я спросил его: „Кто вас так?“ — „Анатолий Васильевич“, — ответил он».

Мичман Бородай:

«Катера высадили к нам морских пехотинцев с автоматами Калашникова наизготовку. Никакого абордажа не было. Завели в ходовую рубку — „Руки на переборку!“ Часа три так и простояли. Затем срочно перебросили нас в Ригу. Меня на ракетном катере.

Следователи в КГБ были в штатском, недовольные тем, что их „выдернули“ из-за обильных праздничных столов. Мой первый следователь на первом допросе объявил: „Жаль, что вас не потопили!“