Я не хочу быть ни лицемером, ни ничтожным человеком. О радость битвы!!

Больше бодрости, моя родная, больше веры, что жизнь прекрасна, что прогрессивное, революционное всегда победит!

Целую тебя крепко.

До свидания! Твой Валера. 8.11.75 г.».

8 ноября 1975 года. Борт БПК «Сторожевой»

После голосования в мичманской кают-компании стало ясно: офицеры мешать выступлению не будут. И на том спасибо. Половина всех мичманов — за поход в Питер. Теперь самое главное — матросы, основная часть экипажа. Что скажут они? За кем пойдут?

По кораблю разнеслись звонки «Большого сбора». Строились на юте — в шинелях, в бушлатах… Ёжились на холодном ветру.

— Чо будет?

— А хрен его знает.

— И в праздник не отдохнёшь…

— Зам речь держать будет.

— Настобрыдло… Одна хренотень.

— Дурак. Он щас такое сказанёт… Командира арестовал.

— Не знал, что ль? Смотри — с пистолетом.

— Иди ты!

На юте врубили палубное освещение. Саблин вышел перед строем с пистолетом за пазухой.

Матрос Прейнбергс:

«Он был спокойный, выдержанный. Был скрытный. Ничто в его политбеседах не предвещало будущего мятежника. Обычный замполит, который верно разъяснял политику партии.

…Мы построились на юте. Появился Саблин. Мы удивились, что из офицеров, кроме него, никто не вышел. Нет, кто-то один был… То, что он говорил, не укладывалось в сознании. Совершенно невероятные вещи для политработника. Он говорил о том, что так дальше продолжаться не может, что страна движется к пропасти. Что, декларируя постоянно равенство, руководство пользуется недоступными для народа благами. Конкретно КПСС, Октябрьскую революцию он не винил. Считал, что во всём виноваты конкретные люди, из-за которых творится развал в стране. Под конец речи Саблин призвал всех следовать за ним и идти в Ленинград, там требовать выступления по телевидению».

Матрос Максименко:

«Саблин говорил, что нас поддержат в сорока восьми воинских частях, что в СССР много честных офицеров, которые не согласны с курсом и политикой наших руководителей. Народ не имеет никаких прав, страна разоряется, народ полунищий, кругом несправедливость, мы должны призвать к закону верхи, продающие, разбазаривающие национальные богатства России, одурачивающие нас и плюющие на свой народ. Должны выступить по телевидению. Великая Россия должна стать передовым демократическим и правовым государством мира, а не голодной страной, отсталой, руководит которой ЦК вместе с Брежневым. Руководить страной должны люди, выбранные демократическим путём: честные, верные народу патриоты, а не ставленники политических семейных династий.

Саблин спросил: „Все согласны со мной?“ Мы понимали, что дело пахло порохом, но за великие цели… Он прошёл вдоль строя, останавливался против каждого и спрашивал: „А ты?“ В ответ слышалось: „Да“ или „Согласен“».

Матрос Шеин:

«После его выступления на юте началось всеобщее воодушевление. То, о чём мы толковали меж собой в курилках, вдруг прозвучало во всеуслышание. Официально. Перед строем. Это было как праздник Чувство достоинства — оно пробудилось в каждом. Мы людьми себя почувствовали. Впервые!»

Старшина 1-й статьи Соловьёв:

«Саблин заявил, что его выступления ждут на Северном флоте, ТОФе{4} и Камчатке, а также в Москве».

Матрос Аверин:

«На юте Саблин говорил, что у него есть единомышленники и друзья. Он уже написал письма, и нас поддержат на Северном, Тихоокеанском и других флотах».

Скорее всего, Саблин блефовал, называя цифру в сорок восемь частей. Но в то, что, если «Сторожевой» поднимет в Питере политическую бурю, его могут поддержать и в Кронштадте, и на Севере, и на Тихом океане хотя бы одиночные корабли, Саблин верил, ибо хорошо знал умонастроения в офицерской среде: они были не в пользу «бровеносца в потёмках». Поддержать могли. И письма своим единомышленникам Саблин тоже мог отправить.

В те минуты, ловя сотни горящих взглядов, не мальчишеских уже — враз повзрослевших глаз, — он верил в успех. И вера эта заставляла верить ему.

— Боевая тревога! Корабль к бою и походу экстренно приготовить!.. По местам стоять, с якоря и бочки сниматься!

Матрос Шеин:

«Там, на юте, воздержался только один человек. Все остальные полтораста матросов были „за“.

Саблин и ещё несколько ребят спустились в носовую выгородку. Командир всё ещё пытался сорвать замок. Услышав голос Саблина, стал требовать, чтобы его выпустили. Саблин пообещал, что, как только всё закончится, его обязательно выпустят. А пока мы с Авериным установили упор на крышку люка. Саблин забрал у меня пистолет и отправил отдыхать. Честно говоря, меня колотила сильная нервная дрожь.

На корабле тем временем расставлялись матросские посты: у арсенала, у каюты замполита, на верхней палубе. Но я уже в этом участия не принимал. Упал на койку и попытался забыться…»

Итак, первые три часа всё шло так, как было задумано. Но за час до полуночи…

Матрос Шеин:

«У каждого Моцарта есть свой Сальери, у каждого Шмидта — свой Ставраки. У капитана 3-го ранга Саблина их оказалось по меньшей мере трое…»

Капитан 3-го ранга В. Саблин (из показаний на следствии):

«Матрос Сахневич подошёл ко мне и сообщил, что в каюте Саитова собрались офицеры и мичманы и что-то, как он выразился, замышляют против меня. Я видел, что в конце коридора офицерского состава находилась группа матросов БЧ-5. Вместе с Сахневичем я подошёл к каюте Саитова и, стоя на пороге этой каюты (в ней находилось несколько человек), разговаривал с Саитовым… На мой вопрос, где Фирсов, Саитов ответил, что всё необходимо прекратить, так как Фирсов уже на берегу, всё там стало известно и, очевидно, к нам будут предприняты какие-то меры. Я ответил, что раз они меня больше не поддерживают, то я должен их изолировать. В этот момент Степанов через порог каюты схватил меня за руку и потащил в каюту, а мичман Ковальченков толкал в спину. Пытаясь втолкнуть меня в каюту, Степанов и Ковальченков хотели вытащить у меня из внутреннего кармана офицерской тужурки пистолет, оборвав при этом пуговицы на тужурке.

Когда я уже наполовину был в каюте Саитова, подбежали матросы БЧ-5 и вместе с Сахневичем освободили меня из рук Степанова и Ковальченкова. Сахневич мне запомнился в этот момент потому, что он кричал: „На помощь! Спасайте Саблина!“, а также тем, что позже задавал мне вопросы, что мы будем делать с офицерами и мичманами, находящимися в каюте Саитова.