Для Рихардса, как, возможно, и для его создателя Хер-баха, покончившего с собой в 1988 году, единственным уроком войны стала ее бессмысленность: люди гибли ни за что, а другие потом влачили бесцельное существование.

Значительная часть военной литературы, опубликованной в Германии в первое десятилетие после войны, была литературой «маленьких людей», ефрейторов и рядовых, которые видели эту войну из окопов. Бывшие солдаты, писавшие, основываясь на личном опыте, такие как Михаэль Хербах, Генрих Герлах, Ганс-Гельмут Кирст, Вольфганг Отт и Вилли Хайнрих, стремились передать сущность войны «снизу», возможно, пытаясь таким образом прорвать собственную послевоенную изоляцию, донести сложность и неоднозначность своего жизненного опыта до других. Критики такого подхода, сами бывшие солдаты, такие как Генрих Бёлль и Альфред Андерш, отказывались воспринимать «нормальность» повседневной военной жизни, особенно на войне, которая велась за достижение целей национал-социализма, стараясь вместо этого показать, как война уничтожала жизни и индивидуальность тех, кто оказался втянут в нее. Между этими двумя полюсами лежала проблема интерпретации: следует ли показывать личные аспекты военного опыта, рискуя упустить из виду или преподнести как «норму» преступления нацистов, или необходимо уделять внимание более значительным вопросам вины нацистов и Германии, дистанцируясь при этом от страданий и точки зрения «маленького человека»?

Но на полках книжных магазинов оба подхода потерпели поражение. Хотя многие из ранних романов «простых солдат» переиздавались, а Бёлль как первый немецкий автор, удостоенный Нобелевской премии по литературе после Томаса Манна (1929 год), стал значительной фигурой немецкой литературной сцены, оба этих направления оказались в тени бульварного «военного чтива» — недорогих серий романов, регулярно появлявшихся в газетных киосках Германии. Публикуемые якобы для того, чтобы предостерегать против новой войны, на самом деле эти произведения размывали сложный солдатский опыт, сводя войну к идиллическому приключению, полному товарищества и отваги, в котором главный герой совершает захватывающие и романтические подвиги. Поскольку эти «романы» якобы изображают исторические события, а большинство их читателей не достигли двадцатипятилетнего возраста, существует риск повторения в Федеративной Республике волны военных романов, затопивших в свое время Веймарскую республику, в которых будет восславляться мнимое раскрепощающее действие войны.

По отношению к тем солдатам, чьи письма и дневники были опубликованы после их смерти или кто написал свои воспоминания позднее, популярность «военного чтива» является насмешкой над достоверностью их жизненного опыта. В огромной массе повседневных проблем, эмоций и суждений простой немецкий солдат в основном стремился остаться в живых и выполнить то, в чем, как ему говорили, состоял его долг. Только после войны многие поняли, что они стали не просто жертвами, но и исполнителями преступлений нацизма, и это понимание лишь усугубило проблему поиска смысла в войне и в их действиях. «Война закончилась. Молох вновь изрыгнул меня, — размышлял Вилли Шредер сразу после капитуляции. — Он пощадил меня не столько по моему желанию, сколько потому, что я это заслужил… опьяненный стремлением к разрушению, обрадованный раскрепощенной и беззаботной жизнью, очищенной страданиями, и глубиной и полнотой ощущений. Теперь все это позади, словно бред. Теперь я чувствую себя опустошенным и перегоревшим. И все же глубоко внутри остается нечто, чему еще потребуется немало времени, чтобы дозреть». Конечно, задним числом легко утверждать, что соучастие в злых делах разрушает. Однако в то время казалось странным, что юношеский идеализм способен привести к столь масштабным разрушениям. Всегда трудно избежать как идеализации, так и тривиализации «маленького человека», а попытка серьезного изучения повседневной жизни немецких солдат еще более осложняется куда более важным вопросом их отношения к нацизму и нередко широкой поддержки ими Гитлера и целей национал-социализма. Миллионы погибших в результате нацистской агрессии служат немым упреком тем, кто считает себя жертвами нацистского режима, острием которого они служили.

Гложущее ощущение бесполезности, бесцельности смертей, утраченной юности, дней и лет, которые никогда уже не вернуть, мучившее многих солдат сразу после окончания войны, лишь осложняло их попытки примириться с прошлым. Тому же способствовали и противоречивые чувства относительно характера войны. Большинство из них, конечно же, были рады, что остались в живых. Л ишь позднее, когда они начали замечать, как пережитое за время войны влияет на их жизнь и характер, стала проявляться двойственность, сложность чувств. Большинство из них, столкнувшись с невероятными разрушениями и невиданными жестокостями, совершенными во время войны, неотъемлемой частью которой были они сами, понимали, что, как сказал Карл Пиотровски, «нет ничего хуже войны… Она хуже, чем жизнь в рабстве». Так, при попытках оценить уроки, извлеченные спустя десятилетия после этих событий, натыкаешься на ответы, повторяющиеся, словно мантры: «Война — это обман», «Нет ничего хуже войны», «В войну было хуже всего» и «Я больше не хочу иметь дела с политикой». Разумеется, все эти утверждения делались искренне и от всего сердца.

Однако проблема заключалась в том, что, отчасти вопреки самим себе, эти люди выражали противоположные эмоции, обнаруживая в себе положительные моменты военного опыта. Например, Пиотровски, несмотря на отвращение к войне, с трудом скрывал гордость за умения, технические и тактические навыки немецких солдат, «лучших солдат», которые добились бы успеха, если бы не материальное превосходство противника. Карл Фогт, хотя и признавал, что «страданий было так много, что больше нет сил их видеть», рассказывал, что голодал так, что ел березовую кору и траву и был готов «вцепиться зубами в человека», но тем не менее соглашался: «У меня остались о войне и хорошие воспоминания… Я видел прекрасные здания, прекрасные памятники. Изумительные церкви и иконы. Я бы никогда не увидел их, если бы не война». Фогт, бывший ученик пекаря, придавал войне некое «туристическое» значение, что было вполне обычно для простых людей, которые в суровых и пагубных, по общему признанию, условиях побывали в местах, которые в другое время были бы им недоступны. Даже осознавая все ужасы, Фогт верил, что он странным образом расширил свой кругозор, был сформирован и закален войной. Для него война сыграла почти такую же роль, как чтение романов Гёте или Манна о становлении личности.

Находились среди солдат и те, кто не считал войну злом, но таинственным, непостижимым для посторонних образом многие из них согласились бы с одним из своих товарищей, который в мае 1940 года назвал войну «величайшим средством обучения». Война формировала человека, она становилась «великим испытанием», «трудной, но важной школой, укреплявшей душу и закалявшей волю», школой, которая также учила понимать «истинную цену человека». Война, и с этим согласились бы практически все, кто пережил ее, стала «неизгладимым опытом, который позволил нам совершенно по-новому взглянуть на глубинные законы нашего бытия».

Практически все солдаты чувствовали, что военный опыт закалил их. Другим чувством, общим для многих солдат, была вера в то, что война вырабатывала уникальную форму дружбы, товарищество настолько крепкое, что Ги Сайер с полным правом мог назвать его «единственной наградой за жизнь в отчаянии». Сайер с готовностью признавал гнусность войны, но все же выражал чувство многих солдат, которые не согласились бы отказаться от нее, потому что она дала чувство товарищества, знания и ощущение приключения.