Несмотря на везение, позволившее им вернуться с войны живыми, многие солдаты тем не менее затаили возмущение тем, что у них были украдены целые годы. Более того, уже во время войны некоторые мельком заглядывали в будущее: «Последние несколько дней снова были такими мрачными, а ночи — такими мучительными, что казалось, будто наступили древние времена, когда в каждой ночи люди видели лишь мрак, — отчаивался Гаральд Хенри. — Здесь, в заснеженных полях России, уничтожаются наши лучшие силы не только за те годы, которые мы потеряли здесь, но и за те, которые еще только наступят. Даже если мы вернемся, мы уже лишены будущего, ослаблены, побиты и пребываем в оцепенении. Всепоглощающая ненависть, поистине полная пустота накапливается в нашей груди». Хенри не пришлось воочию увидеть это мрачное будущее — он погиб менее чем через три недели после того, как было написано это письмо.

Однако Уве Прис и Эмиль Дальке еще долго после войны сохраняли тоску по украденным годам. «Я хочу сказать, — пытался объяснить Прис, — что в любом случае они отняли у нас слишком много лет. Можно сказать, что наше поколение обманывают до сих пор… Можно сказать, что у нас на самом деле отняли годы с 39-го по 49-й, десять лет». Дальке в большей степени, чем Прис, чувствовал себя жертвой обмана: «Думаю, наше поколение было обмануто дважды, если учесть, что у нас совершенно не было юности. Потом, когда настало время жениться, началась война… И что дальше? Снова все исчезло. Послевоенный период, эти годы — что ж, и тогда у нас не было ничего». Очевидно, оба бывших солдата были искренне уверены, что война обманула их, лишив нормального хода жизни, возможности жениться, завести семью, сделать карьеру.

Многим так и не удалось избавиться от чувства утраты. Артур Пипер, уже будучи пожилым человеком, с сожалением вспоминал о шести с половиной годах жизни, отнятых у него войной, с болью отмечая, что «лучшие годы были… потеряны». Пожалуй, лучшей иллюстрацией этих слов может служить история Хайнца Рикманна, который родился в 1922 году, был призван в армию в 1940 году и освободился из русского плена только в 1950 году. «Поэтому я женился только в 1958 году, — вспоминал он. — Сначала я наверстывал время холостяцкой жизни, потому что юность у меня отняла война… И те несколько лет, пока я оставался холостяком, я использовал, чтобы выпустить пар. Потом я женился». Рассказ Рикманна показывает личный характер потерянных лет, поскольку к тому времени, когда он вернулся к мирной жизни и «выпустил пар», его возможности в жизни явно были сильно ограниченны. Стоит ли удивляться, что многие бывшие солдаты испытывали чувство обиды? «Оглядываясь назад, я чувствую, как меня переполняет злость за украденные годы, которые могли сыграть решающую роль в нашем развитии, — возмущался Герд Ш., а затем добавил: — И, пожалуй, не меньше меня злит то, что в то время мы не нашли в себе смелости, чтобы отказаться от этой затеи».

Разумеется, большинство солдат просто хотели как можно быстрее вернуться к мирной жизни и начать процесс строительства новой жизни, но и они чувствовали себя жертвами обмана. Они не могли вернуться к прежней карьере, поскольку большинство из них ранее попросту не получили возможности ее начать. «Да, это время тоже было потеряно, — отвечает Эвальд Деринг на вопрос о его впечатлениях от военных лет. — Сегодня люди… могут заниматься своей профессией, а те годы мы потеряли… И в день капитуляции… работать стало больше негде».

Другие также вспоминали о войне в основном как о препятствии на пути их профессиональных устремлений. Вальтер Новак, родившийся в 1926 году, также говорил о проблеме потерянных лет, которая казалась ему особенно острой из-за того, что он должен был вот-вот начинать профессиональную деятельность. «Они украли десять лет моей жизни, — утверждал он, — во имя фюрера, народа и родины. Видите ли, я начинал ученичество в 41-м, закончил его в 43-м, сдав экзамен на подмастерье, а через два месяца меня забрали в армию… У меня отняли десять лет жизни, десять лучших лет». Попав в плен к французам в 1945 году, Новак на пять лет завербовался во французский Иностранный легион, чтобы избежать плохих условий содержания в лагере для военнопленных, поэтому его оценка, что десять лет отняла у него служба в вермахте, не вполне точна. Тем не менее Новак считал, что война систематически препятствовала его карьере и поэтому противоестественным образом ограничила его возможности в дальнейшем. И Деринг, и Новак, как и многие другие солдаты, чувствовали, что они утратили способность определять собственную жизнь, что они отстали от нормального течения обучения, работы, брака, карьеры и так и не сумели нагнать упущенное время.

Некоторым и вовсе не удавалось приспособиться к мирной жизни. Михаэль Хербах, ветеран войны, в своем послевоенном романе «Преданные сыновья» описывал послевоенное разочарование, проблемы перехода к мирной жизни, трудности избавления от наследия войны. Персонажи Хербаха — Вальтер Рихарде и Гуго Фишер — люди, безуспешно пытающиеся обеспечить себе стабильное существование после войны, дают автору возможность показать яркую картину утраты, пустоты, оставленной войной, которую невозможно заполнить даже спустя семь лет после капитуляции.

«— На войне мы потеряли все, — сказал Рихарде. — Они все у нас отобрали. Мы до сих пор ищем, но не можем найти… Все молодые ребята ищут что-то, чего больше не существует.

— Почему они не могут просто забыть об этом? — спросил Фишер.

— Можно ли забыть все эти годы? — спросил в ответ Рихарде. — Годы, которые мы потеряли? Которые сделали тебя тем, кто ты есть? Огромную дыру?.. Когда меня забрали, мне было семнадцать. Когда меня выплюнули обратно, мне было двадцать один. А потом этот период несчастий. Я повсюду ищу потерянные годы, но знаю, что мне их не найти никогда».

Позднее, размышляя об этом разговоре, Фишер задается вопросом: «Что же нас одолело?»

«Ответа он не знал… Разговор с Рихардсом не шел из головы, и он снова вспомнил о потерянных годах… Он гнался за потерянными годами, но так и не смог их нагнать…

Он говорил себе, что и без войны все могло пойти не лучшим образом. Но из-за войны по-другому быть и не могло… Война его уничтожила… Он не был единственным, но это не утешало. Были еще и миллионы других, но главным было то, что он — один из этих миллионов».

Для литературного Фишера и тех, кого он символизировал, война была вечной. Неважно, как быстро они бежали, но убежать от воспоминаний о пережитом или вернуть утраченные годы они не могли. «Огромная дыра» была не столько физической потерей этих лет, сколько чувством отчаяния, разочарования и меланхолии, сопровождавшим их в последующей жизни. Вот как Рихарде пытался объяснить это тем, кому не пришлось пережить эти годы:

«В начале 1946 года я вернулся во Франкфурт. Я жаждал новой жизни… Я говорил себе, что нужно забыть боль… Это позволило мне протянуть некоторое время… В первые месяцы после войны приходилось изрядно потрудиться, чтобы получить крышу над головой и набить желудок едой. Но, по мере того как все приходило в норму, появлялось все больше времени на раздумья… Тогда я понял, что живу без цели и смысла…

Проблема больше даже не в том, что это случилось, а в том, как это случилось… Они погибли бессмысленной смертью… Выброшенная жизнь. На этой войне миллионы людей погибли бессмысленно… и это было важно».