…с распущенными волосами, блаженным взглядом…

Лидочка и на сей раз не отказывается от чашки кофе. Помогаю гостье устроиться в кресле, сам прикидываю: не сходить ли в спальню за фотоаппаратом. Разглядываю ее с особым, осторожным и жадным любопытством. Оно и понятно: не подружку ведь на ночь выбираю, не спутницу жизни даже, а шкуру, в которой мне предстоит побывать – если решусь, конечно. Упустить возможность попрактиковаться вроде бы грешно, но и обнаружить в очередной раз мелкое топкое болото на месте положенной душевной бездны ох как не хочется.

Словом, стрёмно мне. Странные, однако, отношения складываются у меня в последнее время с представителями рода человеческого…

Гостья грациозно поправляет рыжие локоны, улыбается мне – не кокетливо, а задушевно, по-свойски. Словно бы мы уже много лет знакомы, видимся изредка и все больше по делу, но к неизменному обоюдному удовольствию. А я каким-то образом понимаю вдруг, что гендерного интереса у нее ко мне не было и нет. Нормальная человеческая симпатия, пожалуй, имеет место. Ну и любопытство, конечно: что это за дружок такой завелся у обожаемого шефа? В общем, дурак я был в прошлый раз, когда решил, будто барышня на свидание напрашивается. Спутать природную доброжелательность с робким бытовым блядством – дубина безмозглая! Позорище.

Словно бы желая замолить давнишний грех, исправить ошибку, которой, в сущности, не совершал, ношусь с Лидочкой как с любимой племянницей. Обшариваю кухню в поисках сластей, мечу на стол коробки с остатками конфет, загружаю в Венин сидюк «Сокровище» «Cocteau Twins»[10]. Адская машинка издает прелестные звуки. Лидочка, кажется, довольна: жмурится, как сытый котенок, пробует кофе, осторожно разворачивает конфетку.

– Спасибо, – говорит. – Денек у меня сегодня начался – не приведи господи. А у вас тут не то реанимация, не то служба спасения.

– А то! Коллеги Чип и Дэйл задержались на вызове. Просили кланяться…

– Ой, а вы тоже любите мультики? – оживляется Лидочка.

– Ага. Причем не избирательно, а все подряд. Какие вижу, те и люблю. Хоть диснеевские, хоть Ханну с Барбарой, хоть японцев, хоть нашу Студию «Пилот»…

– А «Ежика в тумане»? – Она глядит на меня почти умоляюще.

– И «Сказку сказок» тоже.

– И про Винни Пуха?

– И про капитана Врунгеля.

– И Простоквашино?

– Вау! Но тогда уже и «Тайна третьей планеты». Про Алису…

– А помните, был такой сериал про казаков?

– Поди забудь… А «Пластилиновая ворона»?!

– Ой! – Лидочка от избытка чувств прижимает ладошки к щекам. – Такая прелесть! Но все-таки самые лучшие пластилиновые мультики делает англичанин Ник Парк. Я в отпуске за границей видела один из фильмов про человечка Уоллеса и собаку Громмита, а там, если я не ошибаюсь, целый сериал… Попадется – обязательно посмотрите[11]. А не попадется само, разыщите, не пожалеете!

С воодушевлением трясу головой. В настоящий момент я и правда верю, что важнейшим из дел отныне станет для меня охота за фильмами разрекламированного англичанина, благо фамилию «Парк» запомнить несложно…

Наконец, обменявшись названиями любимых мультиков, мы успокаиваемся. Беремся за остывающий кофе.

– Знаете, – вдруг улыбается Лидочка, – я только сейчас поняла, что очень давно не говорила на такую тему со взрослыми. Разве что с племянниками, благо у меня их целых три штуки. Но старшему уже четырнадцать, и он понемногу начинает воротить от нас свой конопатый нос. Важничает. Ну как же: взрослый совсем… Но смотреть – пока смотрит.

– Да ну, конечно, все смотрят мультики… Или почти все. Просто взрослые обычно стесняются признаться, что это зрелище повергает их в младенческий восторг.

– Пожалуй, так. Я и сама обычно стесняюсь признаваться в подобных вещах. Не только в любви к мультикам… Например, у меня есть фотография, которую я никому не показываю. Она сделана в Московском зоопарке. Я там стою с рыжим зайцекроликом на руках.

– Именно с «зайцекроликом»?!

– А я не знаю точно, заяц он или кролик. Зверь себе и зверь… Живет в зоопарке, торгует телом: его за деньги можно взять на руки, потискать, погладить.

– Типичная проституция! – смеюсь.

– Ну да… А за дополнительную плату можно с ним сфотографироваться. Вот и я сфотографировалась. А фотку спрятала. Никому не показываю.

– Слишком рискованный снимок вышел? – веселюсь. – Заяц там голый и в черных чулках?

– Да нет, – хмурится Лидочка. – Заяц-то нормальный. Упитанный, ушастый, пушистый такой мордоворот… Просто фэйс мой на фотографии какой-то уж чересчур умильный. Счастливая такая рожица получилась, детская почти… Не каждый ведь день с зайцами-кроликами обжиматься доводится. И вдруг в руках зверушка нежная, сердечко бьется, лапки дрыгаются, пух подбородок щекочет… Ох! Лучше бы уж с голой задницей меня в публичном месте застукали, честное слово! – почти сердито добавляет она.

Тон ее столь серьезен, что мне даже в голову не приходит идея развить столь благодатную тему. Теоретически говоря, Лидочка с голой задницей, да в общественном месте – это должно быть круто. Но я лишь сдержанно киваю:

– Понимаю.

Она недоверчиво смотрит на меня.

– Правда, правда, понимаю. Задница – это ничего, дело житейское, задница у всех есть, и всякий может быть застукан с нею наперевес. Но вот улыбка беззащитная, зайчик на руках, прочие сюси-пуси – срам, да и только! Никому не покажем, никогда, ни за что! Так?

– Примерно, – вздыхает Лидочка. – Что же получается? Мы хотим казаться хуже, чем мы есть?

– Да нет, пожалуй. Это не совсем точно. Ничего такого мы не «хотим». Просто стесняемся…

– Стесняемся не показаться хуже, чем мы есть, да?

– Вот. Это уже точная формулировка.

– Еще бы! Мы все как-то вдруг синхронно уяснили, что следует прикидываться умненькими, ироничными, расчетливыми, хладнокровными тварюшками. Но ведь… Мы не совсем такие?

– Мы совсем не такие, ясен пень. Мы – нежные, сентиментальные, чувствительные, недолговечные комочки органики. Мы – страшно сказать! – добрые и хорошие. Признаваться в этом чрезвычайно, неописуемо стыдно. Поэтому мы стараемся не выдать себя даже в мелочах. А совершив оплошность, сгораем со стыда, отворачиваемся к стене, губы – в кровь, зубы – в крошку. Непереносимо!