– Это хорошо, – киваю. – Славно, что она с тобой нянчилась. Тебя надо любить и беречь. Пусть хоть кто-то этим занимается, если уж меня, дурака, никогда нет под рукой…

– Здесь могла бы быть ваша реклама! – хохочет Маша.

– Что?

– Ну, ты сказал это таким тоном… – виновато досмеивается она. – Словно бы моя жизнь – журнальная полоса, а место, отведенное для твоего присутствия, зияет пустотой, как непроплаченное рекламное пространство… В каком-то смысле так оно и есть. Это довольно большое место. Одна четвертая полосы, скажем…

– Ну, хорошо хоть не одна тридцать вторая!

– Одна тридцать вторая моей жизни – это тоже немало, поверь. Тем не менее для тебя выделена целая четверть. Надеюсь, когда-нибудь ты ее все-таки заполнишь.

– Это очень серьезное предложение, – говорю, привлекая ее к себе. – Голова кругом от таких перспектив.

…рождается в покоях, объятых пламенем.

Все чудесным образом переменилось. Прежде я просыпался и обнаруживал, что Маши больше нет рядом; теперь же бодрствовал подле нее до рассвета, а когда наконец заснул, остался один. В какой-нибудь из жизней я всегда буду один, очевидно. Так почему-то надо.

Утреннее солнце растопило мне веки, опалило ресницы, огненными пятнами и полосами исчертило сладкую, дремотную тьму. Поэтому, наверное, мне снилось, что я – не то полено в огромном костре, не то саламандра, пляшущая на раскаленных угольях, не то колдун, приговоренный к сожжению, и лишь за чертой неизбежного, по ту сторону ужаса и боли, вдруг осознавший свою истинную, огненную природу. Я жил в пламени или сам был огнем; словом, учился иному способу бытия, хотя даже тогда, в самом дальнем тупике лабиринта сновидений, не представлял, в каких обстоятельствах может понадобиться это странное умение.

Когда я проснулся, полуденный жар показался мне прохладой. Маши нигде не было. Оно, возможно, и к лучшему: огонь все еще бушевал под кожей, и я всерьез опасался, что мое прикосновение может оставить ожог. Иначе почему так потемнел и даже, кажется, оплавился ворс коврового покрытия, на которое я как-то умудрился скатиться с постели? Огромное, отчетливо пахнущее паленым пятно почти в точности воспроизводило форму человеческого тела. Ну, дела…

Я отправился в ванную. Там с восхищением обнаружил, что ледяные струи воды, соприкасаясь с моей кожей, начинают клубиться паром. Лишь час спустя мне удалось почувствовать их холод; еще через несколько минут я наконец задрожал от внезапного озноба. Понял, что исцелился. Закутался в махровое полотенце и побрел на балкон: обсыхать.

По дороге я тщетно пытался обнаружить в доме хоть какие-нибудь следы Машиного пребывания. Тщетно: ни предметов туалета, ни следов помады на посуде, ни единого белокурого волоска в зубцах гребня. Даже записку она мне не оставила. С другой стороны, какая тут может быть записка? Ничего такого, о чем можно сказать словами, с нами, кажется, не случилось. А события минувшей ночи вполне хороши и без вещественных доказательств.

…хозяин двора, у которого заночевали боги.

Сижу на балконе, цежу сквозь зубы ледяную воду из тонкого стакана. Прочие напитки вызывают у меня сейчас отвращение, зато воды хочется все время: остатки внутреннего пожара гашу, так, что ли?..

Если не принимать во внимание тайную подоплеку моей жажды, можно сказать, что у меня выдалась наконец минута отдыха от чудес, которые как-то незаметно переполнили жизнь до краев, не оставив места посторонним, профанным сюжетам. Совсем недавно были лишь разрозненными эпизодами, от каждого из которых волосы дыбились, а теперь, гляди-ка, чуть ли не рутиной стали. Только и радости, что на балконе посидеть. Лишь здесь, кажется, ничего из ряда вон выходящего со мною не происходит.

Словно бы насмехаясь над этим моим умозаключением, на балкон опускается причудливая летучая тварь. Перепончатые крылья, рыбье тело блестит перламутровой чешуей, волчья голова на тонкой гусиной шее, толстые, когтистые кошачьи лапы. Хорошо хоть этот кошмар размером немногим больше синицы, а то я, пожалуй, мог бы покрыть себя вечным позором, оглушив соседей диким, утробным воем. А так ничего. Сижу, молчу, с брезгливым любопытством разглядываю очаровательного посланца небес. Тварь ласково, по-голубиному, воркует, словно желая заверить меня в бесконечной личной симпатии, но острые когти нервно елозят по древесине, оставляют глубокие царапины на балконных перилах. Так и не выдавив из себя ни единого судьбоносного мессиджа, чудесное животное тяжко хлопает крыльями и улетает в неизвестном направлении. Остается надеяться, что у него нет намерения свить гнездо на ближайшем тополе и поселить там подружку. Мне-то, пожалуй, все равно, но московских воробьев жалко. Им, думаю, будет непросто конкурировать с новыми собратьями по экологической нише. О детях и старушках я предпочитаю вовсе не задумываться…

Понимаю вдруг, что время мое вышло. Пора отсюда выметаться. Не только из Вениного дома, вообще из Москвы. Мое присутствие уже не идет на пользу этому городу. Да и мне здесь больше нечего делать. Смотреть сны, играться с фотоаппаратом, открывать и закрывать двери да назначать свидания прекрасным призракам можно и в пути. Благо путь мне, вероятно, предстоит долгий. Конечная станция известна, но вот траектория движения нуждается в дополнительных уточнениях. Что ж, буду кружить по дорогам, сам себе леший, сам себе блуждающий огонек. Небось найду подходящую трясину на свою голову, и не одну!

…съев его ужин, Хувеане объясняет исчезновение еды «магией».

От такого поворота мыслей чувствую облегчение, граничащее с истерическим восторгом. Выходит, решение правильное. Уматываю. Вот только с визой как быть? В городке Шёнефинг мне нужно побывать наяву, а значит, придется приводить в порядок документы. Это хреново: я, кажется, не представляю даже, с какого конца за это дело браться. Или представляю?

Ну, разве что…

Звоню наобум Вениной секретарше Лидочке. Говорю строго: дескать, Вениамин Борисович велел мне обратиться к ней по поводу срочного оформления немецкой визы. У нас с ним там, на берегах Рейна, совместный бизнес-интерес, а потому мне следует немедленно, не теряя ни дня, отправляться на переговоры. Вру, конечно, беззастенчиво – а что делать? С другой стороны, не откусит же она мне голову, по телефону-то?

Да, – говорит Лидочка. Конечно, она в курсе. Вениамин Борисович звонил, предупреждал. Она готова приехать за моим паспортом хоть сейчас. Все будет хорошо.

Магический способ бытия нравится мне все больше. Одно дело – по изнанке реальности шастать или концентрированную экзистенцию при помощи обыкновенного фотоаппарата из ближних и дальних извлекать. И совсем другое – обнаруживать, что мелкие бытовые сложности, изматывающие нашего брата, прямоходящего, мыслящего примата до полной потери шестых чувств, улаживаются совершенно самостоятельно, лишь руку протяни. Волосы дыбом!