Если Кроухерст и чувствовал, что не сможет просто так выпутаться из сетей обмана, то он почти на сто процентов был прав. Подозрения, давно закравшиеся в душу сэра Фрэнсиса Чичестера, не давали ему покоя. Отправившись в отпуск в Португалию, он решил, что пришла пора приступить к тщательному дознанию. Как председатель судейского комитета он написал письмо Роберту Риделлу, секретарю гонки «Sunday Times», в котором просил инициировать расследование.

24 июня 1969 года, в день летнего солнцестояния, Дональд Кроухерст сел за написание новой работы – необычайных по силе и значимости откровений, где он излагал истину, недавно открывшуюся ему. Движимый непреодолимым желанием, он открыл Журнал № 2, где и начал монументальный философский труд, и за следующую неделю сотворил что-то вроде завещания объемом в 25 000 слов. Он писал размашисто и небрежно, с явным азартом и большим удовольствием, порой быстро, легко и свободно, а случалось, на него накатывали чувства, обуревали страсти, и он выводил целые абзацы заглавными буквами, тесня их друг к другу на протяжении всей страницы. Каждое слово имело огромную значимость. Кроухерсту нужно было донести миру важное послание, и он чувствовал, что у него только семь дней, чтобы закончить свою работу. Даже в самом начале, когда моряк только приступил к записям, его психическое состояние вряд ли можно было назвать нормальным, и с каждой написанной страницей он все больше терял контроль над собой, своей личностью, а к тому моменту, когда закончил свой монументальный труд, потерял всякую связь с реальностью.

Двигаясь по Саргассову морю в окружении странных водорослей и населяющих его существ, как будто порожденных галлюцинациями больного разума, Кроухерст пребывал в состоянии полного спокойствия и умиротворения. Весь день светило горячее летнее солнце, а ночью Кроухерст обходился тусклой лампой накаливания или зажигал свою самодельную мерцающую керосинку. В тесной каюте, где проходил незатейливый и неряшливый быт одинокого мужчины, вот уже восемь месяцев толком не убирались, и здесь появился запах. Воняло так, будто грязное белье облили овощным соком, оставили на какое-то время, а потом засунули в духовку[30]. Скопившаяся за несколько дней посуда – тарелки, блюдца, чашки с остатками испорченного соуса карри – все горой было свалено в раковине. Постель источала тяжелый запах. Полуторалитровая бутылка с остатками метилового спирта стояла рядом с раковиной. Спасательный жилет и страховочная привязь, которыми не пользовались вот уже многие недели, были свалены в отсеке на корме. Судовые журналы лежали на маленьком столике, до сих пор заваленном радиодеталями и инструментами, которые яхтсмен использовал, пытаясь переконструировать радиотелефонный передатчик. Слева, поперек жестяной банки из-под сухого молока примостился паяльник, а вокруг были раскиданы транзисторы, наушники и мотки медных проводов. Если не получилось переконструировать передатчик, может быть, удастся сделать что-нибудь с судовыми журналами? Но что? К Журналу № 1 он не притрагивался с декабря прошлого года. Радиожурнал содержал подлинную информацию, но эти сводки, принятые с различных радиостанций, и одна-две радиограммы со странными текстами, несомненно, вызовут подозрения. Журнал № 2, полностью разоблачающий поддельное путешествие, содержал набор данных о плавании за последние пять месяцев. Журнал № 4, если наша теория верна, представлял все совершенно в другом свете.

Кроухерст уселся за столик и принялся пролистывать журналы один за другим. Даже в своем теперешнем нестабильном состоянии моряк осознавал скрытый в них смысл и все больше убеждался в простой истине: ему нельзя было возвращаться в Тинмут. Вообще. Он просматривал журналы до тех пор, пока не наткнулся на ту единственную запись, которая хоть как-то могла успокоить его истерзанную душу. На одной из страниц он нашел свои критические заметки на «Теорию относительности» Эйнштейна.

Эти записи принесли Кроухерсту больше чем успокоение. Они несли в себе откровение. Эйнштейн предлагал идеальный способ совладать с его кошмаром! Когда физик сталкивался с неразрешимой математической задачей и заходил в тупик, он просто «оговаривал условие свободной воли», благодаря которому затруднение должно было исчезнуть.

Если Эйнштейн мог заставить произойти какое-либо событие просто потому, что хотел этого, то и Кроухерсту это было по силам. Он обладал свободной волей, чтобы вообразить все, что ему хочется! А в настоящий момент он желал только одного: сбежать из тесной каюты и выйти из затруднительного положения. Поэтому яхтсмен перевернул страницу в Журнале № 2 и вывел вверху заголовок новой работы, призванной утвердить силу разума над материей. После чего начал излагать свои рассуждения, имея целью показать всем, какие чудеса он в состоянии совершить. Подобно рычагу, при помощи которого можно поднимать невообразимо огромные и тяжелые предметы, если приложить к нему усилие с умом, Кроухерст также при определенных обстоятельствах мог творить невообразимое.

Рассуждения выглядят вполне рационально и изложены почти научным языком. Но как только Кроухерст внес их в журнал, его разум поплыл, а новые записи стали бессвязными и бессмысленными.

Это типичный отрывок из сочинения в 25 000 слов, с прямолинейными, систематически организованными доводами под стать научным, которые под действием фантазий Кроухерста неожиданно превращаются в бессвязные дикие фразы. Он уже выписал в форме тезисов основные положения своей новой теории: ум некоторых людей, включая его собственный, развился настолько, что теперь его обладатели освободились от обычных ограничений материального мира, поэтому могут обрести спасение и дар пророчества. Остальные люди, ум которых несвободен и закоснел, по-прежнему думают о ветрах и приливах, о кругосветных путешествиях, поэтому они просто не могут постичь новые чудесные возможности разума, не понимают великого чуда.