И тут я будто на ровном месте споткнулся. Я вдруг со всей определенностью осознал, что произошло. Мир исчез – и это была не метафора. Мир, знакомый и привычный мне, моим друзьям и соседям, в один миг рассыпался в прах. Пусть даже в пределах небольшой локальной зоны. О чем там говорил Ворный? Круг с диаметром километр? Или полтора? Сколько людей, сколько семей живет в этом круге? Тысяча? Две? Это ж даже представить себе жутко – ты просыпаешься среди ночи. Голый. Под открытым небом. От дома ничего не осталось. Только какие-то мелкие вещицы, сохранившиеся, как память от прошлой эпохи, разбросаны вокруг… А что стало с существами, подобными моей жене? Они просто отключились? Или рассыпались в прах, как и все остальное, созданное уинами?.. Дети! Что стало с детьми?.. Почему не слышно криков? Или все онемели от ужаса?..

И тут я услышал тяжелый нарастающий гул. Казалось, он шел из-под земли, все время усиливаясь, но становясь от этого не громче, а как будто плотнее. Я развернулся. Источником ужасающих звуков, несомненно, была электростанция. Или то, что находилось под ней. Я ничего не видел, кроме кубического корпуса здания, темнеющего даже на фоне ночного неба, с редкими прорезями желтоватых огней в окнах. И я чувствовал ни с чем не сравнимый ужас. Ужас, который, наверное, жил во мне всегда и только ждал момента, чтобы выползти и, подобно гигантскому холодному удаву, начать душить меня в своих объятиях. Что должен делать в подобной ситуации любой нормальный человек? Скорее всего – бежать. Бежать без оглядки. Все равно куда – лишь бы подальше от рвущегося на свободу необъяснимого ужаса. Но я не мог заставить себя не то что с места сдвинуться, а даже пальцем пошевелить. Чудовищные звуки будто парализовали меня.

Не знаю, как долго я так простоял. Время перестало существовать. Может быть, только для меня одного, а может быть, для всего обреченного мира. Я очнулся, когда увидел, что все здание электростанции будто охвачено призрачным бледно-голубым пламенем. Я не успел даже подумать о причине, породившей столь удивительное явление. Из укрывшего электростанцию светового кокона вырвался гигантский протуберанец и метнулся в мою сторону. Вытянувшись, он сделался похожим на гигантское щупальце, раскрашенное сине-зелеными разводами. Обвившись в два кольца, щупальце обхватило меня поперек туловища, приподняло над землей и легко, будто щепку, попавшую в водоворот, потащило за собой.

А мне уже даже страшно не было. Мне было все равно. Я знал… Я был уверен в том, что уже никогда не вернусь назад. Идти вперед, незнамо куда, мне тоже не очень-то хотелось. Но, похоже, мое мнение по данному вопросу никого не интересовало. Я сам, по собственной воле, оказался в эпицентре буйства неведомых стихий, которые сам же и породил. Что ж, за подобные делишки всегда и везде полагалась расплата.

Я разве спорю?..

Дагон сидел на кочке и, опустив в бочажок щупальце, гонял среди ряски электрическую лампочку. Денек был отменный. Солнце, пробив застилавшую небо серую хмарь, грело совсем по-летнему. Упоенно звенели мухи, басово жужжали слепни. Невдалеке среди кустов завывала выпь, причем временами брала такие ноты, что и Паваротти позавидовал бы. Странная птица, думал Дагон, такой талантище, а растрачивается впустую. Порой само болото издавало низкий утробный звук, будто проглатывало огромный, плохо пережеванный кусок недоваренного мяса. Любое живое существо, не оказавшееся съеденным в этот чудесный день, могло бы с полным основанием на то заявить, что жизнь прекрасна и удивительна.

Вот только старика все это почему-то не радовало.

Выведя на торную тропу ребят из команды сержанта Макарычева, указав им нужное направление и распрощавшись, Дагон полагал, что вскоре забудет об этих странных людишках, по глупости забредших в его владения. Но вместо этого старик начал чувствовать болезненную пустоту. Как будто в груди у него образовалась полость, в которой поселилась омерзительная, скользкая, холодная жаба. И с каждым часом рептилия эта становилась все больше и отвратительнее. Как от нее избавиться, Дагон понятия не имел. Вот и мотался день-деньской по болоту, не зная, чем себя занять, к какому делу приложить щупальца.

Концом щупальца Дагон обхватил лампочку за цоколь и поднес к глазам. Волосок внутри стеклянной колбы был оборван. Ну, вот, с тоской вздохнул старик, перегоревшая. И откуда только взялась здесь? Кругом топь непролазная, а посреди бочага, надо же, перегоревшая лампочка плавает. Будто, проходя мимо, выбросил кто. Дагон описал щупальцем петлю, и лампа снова плюхнулась в воду.

Правда, после того случая, как он у местных сержанта Макарычева отбил, аборигены стали относиться к Болотному Дедушке с бóльшим уважением и почтением. Поняли, видать, что башни-то башнями, но и он на болотах все еще что-то собой представляет. А что на людях не показывается – так то по причине врожденной мизантропии. Не далее как сегодня утречком аборигены Болотному Дедушке жертву принесли – ягненку горло перерезали и в бочаг кинули. Два десятка яиц птичьих и пяток шкурок выдровых – это в довесок.

И все равно муторно было на душе у старика. Не шли из головы слова, сказанные Макарычевым при расставании.

– Ты бы уходил отсюда, дедушка. Да поскорее. Лихо здесь скоро будет.

– Это как же так лихо? – озадаченно нахмурился Дагон.

– Двух дней не пройдет, как прилетят самолеты, – Макарычев ткнул пальцем в облачное небо. – И ударят ракетами по поселку. Обработают площадку так, что живого места не останется.

– Да мне чего, – махнул рукой Дагон. – Нырну в любой бочажок и уйду в иную реальность. Там меня ваши ракеты не достанут. А вот местные как же?

– А что местные… – развел руками сержант. – Мы пытались с ними договориться. Не вышло ничего. То ли они сами не понимают, что творят, то ли всерьез считают, что башни их от всего спасут.

– Не спасут?

– Я еще не видел ничего, что могло бы от ракеты «земля—воздух» спасти, – усмехнулся ефрейтор Стецук.

– А может, иначе как?

– Не получится, – покачал головой сержант. – Местные башни под землю загнали. Сколько их – отшельники, наверное, и сами не знают. Но много, дедушка, очень много. А ликвидаторам местные спокойно работать не дадут – станут, как нас, рипами стращать, да гонять по иным плоскостям реальности.

– Так, значит, – задумчиво кивнул Дагон.

– Не я принимаю решение, дедушка, – извиняюще улыбнулся Макарычев.

– Верно, – согласился Дагон. – И не ты первый произносишь эти слова в свое оправдание.

Макарычев не обиделся. Пожал на прощание старику руку, как Черчилль, два пальца показал – два дня, а не «Виктория», – и побежал своих догонять.

Дагон вздохнул уже в который раз, оперся щупальцами о влажную траву, тяжело на ноги поднялся и поковылял – совсем как старик – в сторону поселка.

Баба в драной телогрейке и кирзовых сапогах, первой увидевшая страшного старика, выронила ведра, с которыми шла к колодцу за водой, обхватила руками голову, повязанную клетчатым шотландским платком цветов клана МакШенонов, и пронзительно заголосила.