Когда я услышала о его методе воспитания маленьких детей, то пришла в ужас. Шахира рассказала о том, как ее наказывали за невежливый ответ мачехе. Едва темнело, Бахрин сажал дочь в машину, отвозил ее на кладбище и оставлял там до утра. Маленькую девочку, в кромешном мраке, на целую ночь. Аддина подобное наказание обошло, но его постоянно били палками.

– Иногда, – говорила Шахира бесцветным голосом, – я бежала за его машиной. Я даже помню, как цеплялась за колеса.

Но больше всего меня расстроила ее короткая фраза, завершавшая этот леденящий душу рассказ:

– Наверное, я заслужила это, споря с Нореллой.

Моя бедная дочь не понимала, что ни один ребенок, особенно травмированный похищением, не заслуживает того, чтобы его оставляли на ночь на кладбище.

То, что с ней сделали, было отвратительно, и в большинстве стран родителей за такое обращение с детьми сажают в тюрьму.

Шахира могла пересчитать людей, которые были добры к ней, по пальцам на одной руке. И только трое сказали ей обо мне что-то хорошее, хотя и они старались делать это шепотом, так, чтобы не услышал Бахрин.

Оказалось, я была права: похищение было совершено не вследствие проявления любви, а из-за желания обладать. Я не стремилась ни спорить, ни оправдывать его. Больше всего в этот момент мне хотелось взять в руки волшебную палочку и стереть из памяти моих детей всю боль и все страдания, которые они перенесли.

Когда вода в ванне остывала, мы наполняли ее снова и снова и в результате провели там три часа. К тому времени, как мы выбрались из воды, наша кожа напоминала по виду сушеную сливу.

Для меня и Шахиры эта ванна стала символом своеобразного возрождения. Мы снова превратились в мать и дочь. Но еще мы сделались женщинами, объединенными не только генетикой и обстоятельствами.

– Останься со мной, мам, мне страшно спать одной, – попросила Шахира.

Мы продолжили беседу, расположившись на целой горе подушек на ее кровати. А потом болтали еще и еще, до тех пор, пока мой голос не охрип и я не взмолилась о перерыве на сон.

Когда я пристроила голову рядом с сонным личиком Шахиры, уже близилось утро. На память мне пришел детский стишок:

Инси-уинси, паучок, ползал по трубе,

Но пошел дождь и смыл его.

Вот вышло солнышко и высушило дождь,

И Инси-уинси, паучок, снова по трубе пополз.

Выходит, что если ты будешь держаться как можно дольше, то обязательно выйдет солнце и дождь закончится.

Следующие два дня были блаженством. Самые нормальные в самом ненормальном смысле этого слова. Список желаний Шахиры не включал в себя осмотр достопримечательностей, потому что она не считала себя туристкой. Она хотела побывать в местах, которые раньше были ей знакомы. И мы отправились к нашим прежним домам, в ее школу и детский сад. Мы останавливались везде, где ей казалось, что она что-то узнает, и она пристально вглядывалась в предмет или место, привлекшее ее внимание, и пыталась вспомнить, что именно у нее с этим связано. Мне приходилось извлекать из закоулков своей памяти одну за другой истории о конкретных событиях, которые она помнила.

Однажды утром, к огромной радости малышей, мы заехали в Королевские ботанические сады покормить уток и лебедей. Эта забава глубоко отпечаталась в памяти Шахиры, потому что, когда она была маленькой, мы часто прогуливались здесь.

Я лежала на траве и смотрела на нее. И мне казалось, что передо мной снова та шестилетняя Шах, освещенная неярким солнцем на огромном открытом пространстве. Лебеди и утки подплыли к детям и стали бесстрашно принимать угощение прямо из их рук.

В понедельник у нас выдалось время для женских радостей. Сначала мы отправились к моему парикмахеру и подруге Ники Рейд, с которой я знакома более двенадцати лет и которая работала на дому. Когда я представила Шахиру Ники, та заплакала, и ничто не могло остановить поток слез. Мало того, из-за новости, что мы с Шахирой снова воссоединились, Ники вздыхала и рыдала в течение часа, который мы провели у нее.

Но нашему покою не суждено было длиться долго. Когда в понедельник Шахира позвонила отцу, Бахрин обмолвился, что сообщил о ее поездке в Мельбурн журналистам. Пару часов спустя прозвонилась подруга с известием о том, что по радио активно обсуждается возвращение моей дочери.

Потом звонки не прекращались. Для большинства печатных изданий уже поздно было размещать материал на передовицах и в анонсах, но я представляла себе, что это означает. Отведя Билла в сторону, я сказала, что нам лучше будет упаковать вещи и уехать, пока ситуация не стала серьезнее, но он был непреклонен: мы останемся среди знакомого нам окружения.

«Ты не понимаешь, что будет», – спорила я, но он не отступал, поэтому я смирилась и стала думать, как сделать большее из зол меньшим. Я очень волновалась за младших детей. У Шахиры явно имелось некоторое представление о средствах массовой информации, но вот малышам совсем не полезно сидеть в четырех стенах ни для ума, ни для сердца.

Мы уменьшили громкость телефона и отправились спать.

Но к семи утра следующего дня степень интереса к нам журналистов стала предельно ясна. Звонки в дверь раздавались снова и снова у нас и у наших соседей, от которых хотели получить любую информацию или сплетню. В окна соседнего дома беспардонно заглядывали, наш телефон едва звонил и разъединял связь. Автоответчик заполнился в течение часа. Мы не раскрывали штор и прятались в доме.

Шахира пришла в ужас, расплакалась, бросилась в свою комнату, легла на кровать и просто молча смотрела в потолок. Она и так много вынесла за последние годы, а эта осада лишь углубила травму.

Съемочные группы и фотографы перекрыли движение по улице, и к половине десятого по ней стало просто невозможно проехать. Живущие здесь люди не могли добраться до своих домов или выйти из них ни пешком, ни на машине. Мы вызвали полицейских, а те принялись выписывать штрафы направо и налево, но это не помогло. Репортеры и фотографы знали, что их работодатели возместят все убытки, и просто отказывались уходить.

Смешно было только то, что все эти люди осаждали пустой дом по соседству, и их длинные суперобъективы держали под прицелом не те окна. Но это продолжалось недолго, потому что полицейский, пожелавший с нами поговорить, позвонил в дверь, и нам пришлось открыть.

Так я поняла, что Бахрин специально вынес эту историю на обозрение прессы. Он был единственным человеком, кому был известен неверный номер дома. В последнюю минуту перед отъездом Шахиры он попросил у нее мой адрес, и она ненамеренно ошиблась с номером дома.

За четыре дня моему новому литературному агенту, Деборе Калаган, позвонили несколько сот раз. Наверное, вся ее работа встала. А потом, из-за отсутствия комментариев с нашей стороны, пресса стала брать интервью у Бахрина. Шах позвонила ему и попросила прекратить это преследование, описав настоящую осаду, которую нам устроили, но он вопреки всему раздувал интерес журналистов.