Ланкин обвёл взглядом окоп, что-то прикидывая в уме, потом произнёс:

— Всем надеть шинели. Перепоясаться.

Шинели солдатам выдали на случай холодных ночей. Надевать днём в жару их никто не желал. Но приказ есть приказ.

Через минуту Аршинников снова размахивал руками:

— Господин штабс-капитан, посмотрите сами! Это не защитники родины, а толпа идиотов! Что они у вас стоят словно столбы? Где экспрессия? Где ненависть к врагу? И вообще что это они постоянно вытирают лбы? Почему застегнулись не все?

Шея Ланкина побагровела, но Сергей Иванович сумел сдержать эмоции.

— Всем привести себя в порядок! — рявкнул он, взойдя на бруствер.

— Батенька мой, господин капитан, ну ей-богу! — в голосе Аршинникова снова была мольба.

— Что ещё? — чуть не сорвался на крик штабс-капитан.

— А вы-то, вы сами…

— Что я сам?

— Солдаты в шинелях, а вы в кителе.

— Вы что, предлагаете и мне шинель надеть?

— Да, — голос Аршинникова дрогнул.

Весь вид Ланкина говорил о многом, но только не о сочувствии к редактору. Сергей Иванович приблизился к Аршинникову:

— Вы что, издеваетесь?

— Никак не можно, — затряс головой Кузьма Петрович. И тут же перешёл в атаку. — Но солдаты в шинелях, а офицер, простите, неглиже.

— Что-о? Я в мундире!

— Но смотреться-то будет не так!

Ланкин с трудом втянул в себя горячий воздух и пошёл одеваться.

Через полчаса, когда всё закончилось, злой и мокрый Ланкин рухнул на бревно рядом с поручиком:

— Будь проклято искусство, которое требует жертв.

Рыбкин спрятал лицо в руках, стараясь сдержать смех, но ничего не вышло. Штабс-капитан заметил трясущиеся плечи Станислава Валериановича и с раздражением произнёс:

— Не вижу ничего смешного. И ваш Аршинников, кстати, прав. Мы сейчас делаем историю. А потому память для потомков должна об этих днях сохраниться доподлинно! Потерпели чуть-чуть, не беда. Зато лет так через тридцать, — задумчиво проговорил Сергей Иванович. — Будут гимназисты, да и не только они, смотреть на этот снимок и думать…

— «И какого лешего, — будут думать гимназисты, — тут же перебил капитана поручик, проговаривая слова сквозь смех, — они напялили в такую жарищу шинели?»… Представляю подпись под снимком: «Июльская оборона Благовещенска»! А вы в шинелях! — Рыбкин едва не свалился с бревна. Он уже не сдерживал смех. Плечи тряслись, руки ходили ходуном, колени стучали друг о дружку.

Ланкин некоторое время смотрел на сослуживца.

— А ведь вы, Станислав Валерианович, знали, вы сразу поняли, что редактор простым фотографированием не успокоится. Ведь так?

Поручик с трудом кивнул головой:

— А теперь представьте, что он вытворяет каждый раз, когда я приношу ему свои стихи. Но чтобы так? Середина июля, а вас — в шинели… такую толпу, в жару…

Ланкин посмотрел на некоторых, всё ещё одетых по-зимнему, солдат, которые топтались в окопе, и тоже расхохотался.

Олег Владимирович встретил Киселёва, когда тот покинул здание полицейской управы, и уже собирался садиться в дрожки для объезда города.

— Владимир Сергеевич, — Белый придержал полицмейстера за локоть. — Индуров отбыл?

— Тому полчаса. А что? Передумали?

— Отчего ж? Если не возражаете, давайте пройдёмся. Долго не задержу.

Киселёв кивнул кучеру, чтобы следовал за ними по Большой в сторону Торгового ряда.

— Итак, вы хотели о чем-то спросить?

— Владимир Сергеевич, я понимаю, в некотором роде моя личность вам неприятна. Однако, поймите и меня…

— Вы можете перейти к более конкретному предмету? — губернский полицмейстер и не думал скрывать раздражение.

Белый ему был неприятен. Но не потому, что солгал. Владимир Сергеевич прекрасно понимал, что в сложившейся обстановке личность представителя Генерального штаба намного важнее, нежели главы полицейского департамента. И губернский полицмейстер обязан подчиняться приказам столичного юнца. Именно это его и раздражало. Но во вторую очередь. Первое же, что беспокоило Киселева, была мысль о том, насколько глубоко столичный чиновник продвинулся в своём расследовании, что смог выявить по деятельности господина полицмейстера?

— Извольте, — Белый, заложив руки за спину, концом туфли поддел небольшой камешек. — Скажите, какие общие финансовые дела связывали вас и убитого купца Бубнова?

Владимир Сергеевич усмехнулся. О как, сразу быка за рога. Ловко. Но внешне главный полицейский чин отреагировал на вопрос без эмоций, вопросом:

— Это имеет отношение к проводимому вами расследованию?

— Отчасти. Исходя из вашего ответа, могу судить, что таковые дела у вас имелись… Только фуражное зерно или что-то ещё?

Владимир Сергеевич остановился, посмотрел на группу бегущих мальчишек, что-то гоняющих ногами в пыли. Холодок струйкой пробежал по спине. Вот он и дождался того, что предчувствовал всё последнее время. С опасением и, как это ни странно, с нетерпением. Конечно, можно было бы соврать, сказать, мол, ничего не знаю. И о проделках убитого молоканина слышу в первый раз. Да только он не станет. Слишком много людей осведомлено о его скрытной деятельности, которая, естественно, проводится под прикрытием официальной.

— Не только… Да вы и так всё знаете. Только не надо говорить красивые слова о долге, чести, достоинстве. Всё это у меня имеется в изрядном количестве, — Киселёв повернулся в сторону собеседника в ожидании, что тот незамедлительно примется опровергать его слова. Но Белый молча наблюдал за стайкой мальчишек. — И то, что я попал в этот город в силу именно этих качеств, тоже говорит в мою пользу. А то, чем я втихаря занимался… В нашем государстве воруют все. И вы об этом прекрасно знаете. Особенно много желающих поживиться за казначейский счёт. Вы видели те шинели, что прислали в казачий полк из Читы? Нет? А вы пройдитесь на склад. Даже заходить не нужно. В ста шагах от дверей стоит такая вонища, будто там не материя гниёт, а чёрт знает что! Сейчас, по жаре, ароматец до самой больницы доходит. Командир полка даже пост снял. Ежели и возьмут, всем легче станет: хоть с этим дерьмом возиться не придётся.

— Вы в чём пытаетесь меня убедить? — с трудом разжал сухие губы Белый.

— Я не убеждаю. Констатирую факт. Каждая шинель, по документам, числится, как новое, только что пошитое, отличного качества обмундирование. А подлинный срок годности истёк ещё при батюшке нашего государя-императора. И прислали их в полк пятьсот штук! Шестьсот рубликов, ни за что! Кто положил себе в карман денежки? Вот то-то! Пытался я поднять вопрос по факту. И что мне ответили — не здесь, в Благовещенске, а значительно выше? Не лезь, куда не след! Это я перевёл в мягкие выражения. А сколько таких полков по всему Приморью? А по России? Вот и капиталец!.. Фуражное зерно. Да к нашему фуражу никогда претензий не было. Овёс — зёрнышко к зёрнышку. Не высшего качества. Но и лошадей от него не пучило, как было год назад в Хабаровске. Кстати, там тоже проверка прошла. И что выявили? Ничего! А нашу деятельность можно считать чисто коммерческим предприятием.