— Замолчи, лошадник! — гневно прикрикнула на кучера госпожа Мичурина. — Или запамятовал, как розги спину гладят? Так неровен час…

Девушка вскинула заплаканное лицо и пошла в гостиницу. Кирилла Игнатьевич с восхищением проводил её взглядом.

— Бой-девка. Вся в меня! — после чего вынул из кармана пять рублей и протянул их извозчику. — И чтобы в оба глаза за ней следил!

Театр господина Роганова разместился на территории городского сада, невдалеке от дома губернатора. Здание выглядело по столичным меркам скромно, но даже за версту можно было понять, что сие строение предназначено для дел духовных и возвышенных. Полицмейстер с гордостью указал рукой на полированную дверь:

— Плод труда общественного. Построено исключительно на средства от благотворительности. Алексей Дмитриевич выдал ссуду на три тысячи. Супруга его пожертвовала четыре. Общественное собрание выделило десять тысяч. Первый меценат наш, господин Першин, также десять тысяч пожертвовал. Вот так театр у нас и появился.

Белый внимательно прочитал афиши на театральной тумбе, что расположилась у входа.

— И публика предпочитает смотреть одни водевили?

— Что вы имеете против? — вопросом на вопрос ответил Владимир Сергеевич.

— Ничего. Другие театры предпочитают Шекспира, Гоголя, греческую трагедию. А у вас господин Мордвинов фаворитом…

— Да с ним как-то спокойнее, — Киселёв проводил долгим взглядом юную пару, пробежавшую перед ними к парадному, после чего вернулся к собеседнику, — Это в столице можно себе позволить баловаться Гоголем, Мольером. Или господином Пешковым. У вас студентики насмотрятся подобного рода чепухи, после обсуждать её начинают, а там и до активных действий недалече… Но то у вас. Поймали, судили и с глаз долой. А ссылают-то куда? К нам! И начинает сей сброд накапливаться. Бродить. Дозревать. А вы предлагаете сие дозревание ускорять Пешковым? Нет-с, господин советник. В наших условиях водевиль — самая что ни на есть приемлемая спектакля. Попели, амурчики поразводили и на том успокоились.

В театр медленно сходился народ. К парадному подкатывали экипажи с местной знатью. Белый отметил, что мода российской периферии мало чем отличалась от моды столичной. Те же лёгкие, ладно облегающие женскую фигурку, платья. Изящные театральные ридикюли, недавно ставшие популярными в среде столичных театралов. Высокие причёски, соперничащие с подобными творениями петербургских модниц.

— А вот и Анна Алексеевна, — осклабился Киселёв, — хоть и не премьера…

Девушка пришла не одна. Рядом с дочерью губернатора держался высокий молодой человек приятной наружности, чего не мог не отметить Белый. В лёгком, светлом костюме, с золотой цепочкой от часов на жилетке. Рука незнакомца слегка придерживала локоток девушки. Именно этот жест более всего задел Белого. Ежели она позволяет прилюдно держать её под руку, значит, к тому имеются основания.

— Разрешите представить, — между тем полицмейстер улыбкой и жестом пригласил к беседе вновь прибывшую пару. — Чиновник Благовещенского отделения Государственного банка Станислав Егорович Стоянов. Очень перспективный, следует признать, молодой человек.

Стоянов, широко улыбнувшись, подал руку. Белый ответил на рукопожатие. Так вот он, тот самый соперник, про которого вспоминал Рыбкин?

Анна Алексеевна, весело поглядывая то на одного молодого человека, то на другого, заливисто рассмеялась:

— Посмотрите, Владимир Сергеевич, как они сильно, по-мужски, здороваются. Даже руки побелели.

Белый смутился. Ещё не хватало показывать свои чувства на публике!

Полицмейстер усмехнулся в усы: ох уж эта девичья бесцеремонность. Бац! — и посадила в калошу советника.

— Станислав, — девушка встала меж ними. — Это и есть господин Белый, который сегодня спас жизнь мне и нашему кучеру.

Белый смутился окончательно:

— Не стоит преувеличивать. Я спасал не только вашу, но и собственную жизнь. Естественное состояние.

— И все же, вы меня спасли, господин разбойник!

Во взгляде Киселёва прочиталось немое удивление. Белый отвернулся: «Вот вам, не стоит в доме губернатора слишком громко высказывать свои мысли!».

Станислав Егорович Стоянов внимательно следил за столь неожиданно возникшим конкурентом. Белый как ни пытался рассмотреть соперника, из этого ничего не выходило. Образ молодого человека, стоявшего перед ним, неестественно расплывался, размывался в сознании. Неожиданно вспомнились слова Рыбкина, что в тот день даже имени его не запомнил. А ведь так и здесь. Профессиональная память офицера Генерального штаба неожиданно дала сбои в столь щекотливой ситуации.

— Как вы думаете, Владимир Сергеевич, китайцы ещё будут стрелять? — голос Анны Алексеевны привёл Белого в чувство.

— Думаю, да, — откашлялся Киселёв. — А что скажете вы, Олег Владимирович?

— Соглашусь, пожалуй. Только бояться нечего. Стрелки из них, судя по утреннему артобстрелу, никудышные.

— Я бы столь пренебрежительно к противнику не относился, — теперь в голосе Станислава Егоровича явственно слышались презрительные нотки.

— А вы, прошу прощения, имели воинский чин?

— Нет, — смутился кавалер госпожи Баленской. — К сожалению, я никоим образом не принадлежу и никогда не принадлежал к данному сословию.

Белый повернулся в сторону полицмейстера:

— Знаете, что более всего меня раздражает? Советы тех, кто абсолютно ничего не понимает в сути дела. Особенно, когда гражданские чины знают, как поступать военным.

Анна Алексеевна замерла. В глазах её забегали бесенята. Она с нетерпением ждала ответного выпада. Но Владимир Сергеевич опередил Стоянова:

— Простите, господа, но нам с Олегом Владимировичем ещё нужно побеседовать.

И, ухватив Белого за руку, Киселёв с силой оттащил его к театральной тумбе. Анна Алексеевна обиженно фыркнула и, не оборачиваясь, прошла в фойе. Стоянов, бросив неприязненный взгляд на Белого, последовал за ней.

— Олег Владимирович, — прошипел полицмейстер, тяжело дыша в лицо собеседнику. — Какая муха вас укусила? Это же сын одного из самых богатых людей в Приамурье. Его батюшка владелец банка, ведает Зейскими золотоносными приисками. А вы его так прилюдно.

— Как полагается, — прошипел в ответ Белый. — Рылом и в стойло! Или у вас принято, чтобы каждая свинья советы раздавала направо и налево?

— Может, в столице уже принято оскорблять человека, которого впервые увидели, но у нас такие нравы, слава тебе Господи, пока что не прижились.

Белый достал трубку, повертел её в руке и спрятал в карман.

— Простите. Сорвался…

— Мальчишество. Держите себя в руках. По крайней мере до тех пор, пока всё не закончится. Понравилась вам Анна Алексеевна? Замечательно! Молодость, страсть и всё такое прочее. Однако вы человек приезжий и долго здесь не пробудете. Сумеете покорить сердце Анны Алексеевны, бог в помощь! Но считаю необходимым предупредить: дочь нашего губернатора — девица строптивая и своенравная. Ухажёров, вроде Стоянова и Рыбкина, у неё пруд пруди. Каждому дать отпор, а не дай боже, вздумаете стреляться, так полгорода на тот свет отправить можно. А вторую половину порешить из-за Полины Кирилловны.