в ситуации полисемии или ведет к полной десемантизации доминантного языка, лишающего говорящего возможности вынести какой-либо смысл из языковых единиц, употребляемых в домене власти.

Например, в диалоге (5) импетус состоит в семантической полифонии выражения «дать сдачи»: a) вернуть оставшиеся от покупки деньги и б) ударить в ответ. Генус же этого эпизода – рекомендация, анекдотическая сама по себе, данная в 2009 году министром внутренних дел Нургалиевым: он советовал гражданам в случае нападения на них милиционеров защищать себя самим, то есть давать сдачи:

(5) Ди: Представляешь, Во, пошел в магазин купить витаминчиков, a тут навстречу – пьяный милиционер.

Во: Ну.

Ди: И он как начнет кричать на меня, что, мол, знаю ли я, что теперь каждый гражданин может дать преступнику-милиционеру сдачи.

Во: Гм… круто… а ты что сделал?

Ди: Ну, в общем, я ему всю сдачу и отдал[191].

В этом диалоге наивный и недалекий малый, которого обычно разыгрывает персонаж Медведева, неспособен вывести значение слова из соответствующего контекста и интерпретировать его в соответствии с доминантным дискурсом. Таким образом, в козыревской сатире термины власти деконструируются непониманием их собственных пользователей, чем и отрицается сама социальная реальность, которую они представляют.

В других ситуациях слова доминантного дискурса полностью десемантизируются, лишаются своего значения, как можно видеть из примера (6), где хорошо известная аббревиатура ГЛОНАСС, обозначающая в доминантном дискурсе российскую спутниковую навигационную систему, теряет присущий ей смысл и становится просто абракадаброй, которой можно пугать детей и которая, как в кошмаре, немотивированно ассоциируется с садизмом и наказанием:

(6) Во: Ди, спаси меня!

Ди: Что случилось?

Во: На меня Иванов хочет ГЛОНАСС поставить!

Ди: Садист!

‹…›

Во: Если узнаю, кто эту модернизацию придумал, я его на ВАЗ положу и сверху ГЛОНАССом, ГЛОНАССом, ГЛОНАССом этим прихлопну![192]

Еще один способ абсурдизации языка – это ситуация двойного деформирования, в которой распадающаяся звуковая речь сопровождается субтитрами, написанными деформированным текстом. Использование в написании языковых эрративов «падонковского» языка – одна из таких форм. В других слова сливаются одно с другим, образуя своеобразные гибридные словозвуки, как в примере (7):

(7) Во: тр-тр-тр, а я крутой мацициклистыр-тыр-тыр-тыр!

Ди: мацициклист?[193]

Абсурдопорождающее состояние разрушающейся речи напоминает состояние лингистической афазии, о которой пишет Сергей Ушакин в связи с выражением постсоветской субъективности [Ушакин 2009]. По Ушакину, травматизированный язык порождает антиречь, социальную немоту, сводящуюся к невозможности создания какого-либо социально ценного нарратива современности. Это состояние фактически пикториально отражено у Козырева: на мультфильмовской картинке рты говорящих «рулитиков», как кляпом, закрыты полосками бумаги, в чем можно легко усмотреть те самые отсутствие языка и социальную немоту, о которых говорит Ушакин.

Представляется, что абсурдистское использование языка в данном случае продолжает гоголевско-хармсовскую традицию в русской литературе, в которой семантика абсурда подключается для разрешения конфликта между языком и социальным миром. Так, существенные лакуны в реальности просвечивают в диалоге, в котором ни один из персонажей не знает, сколько их (персонажей) на самом деле (8):

(8) Ди: Во, приколись, приколись, журналист считает, что нас двое.

Во: А что, нас не двое?

Ди: Вас, может, и двое, а вот меня ни одного[194].

Следуя этой линии смыслопроизводства, языковое деформирование становится единственно возможным способом прокомментировать этот мир как антимир, не вписывающийся в обычную человеческую логику. Деконструируя язык доминантного дискурса и не предлагая альтернативных смыслов, Козырев таким образом акцентирует состояние реальной дискурсивной немоты, добавляя в сатиру трагические ноты.

Заключение

Хазагерова и Хазагеров [2005] полагают, что и авангардная культура-1, и тоталитарная культура-2 объединены одним типом юмора – агрессивным, издевающимся смехом над поверженным врагом. Постсоветская сатира, в первую очередь представленная работами Шендеровича, являет собой другой тип – оппонирующий тип «четвертой власти». К концу периода «четвертой власти» разделение между группами «мы» и «они» сатирической оппозиции стало чрезвычайно резким и тон оппонирования дошел до уровня горькой желчи. Не совсем понятный сообществу, производящему контрдискурсивные смыслы, межеумочный период власти, в котором образ брутального Путина был заменен свободоговорливой фигурой Медведева, изменил способы сатирического производства. Переход контрдискурса в Интернет и соответствующее освоение и гибридизация присущей ему эстетики и языкового семиозиса обозначили другой этап, с характерным ему ростом разнонаправленности и нефиксированности сатирических смыслов.

Литература

Гусейнов Г. (2006). Введение в эрратическую семантику // Integrum: точные методы и гуманитарные науки / Ред. Г. Никипорец-Такигава. М.: Летний сад. С. 383–405.

Ежедневный журнал (2008–2010) [http://www.ej.ru/?a=rulitiki].

Зверева В. (2009). Язык падонкафф: дискуссии пользователей Рунета // From Poets to Padonki: Linguistic Authority and Norm Negotiation in Modern Russian Culture / I. Lunde, M. Paulsen (eds.). Bergen: Bergen University. P. 49–79.

Латынина Ю. (2012). Российские тролли и китайские хакеры // Новая газета. 2012. 13 марта.

Липовецкий М. (2008). Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920–2000-х годов. М.: Новое литературное обозрение.

Медведев Д. (2008). Речь на 12-м Российском интернет-форуме // Видеоблог. 05.04.2008 [http://habrahabr.ru/blogs/politics/22964/] (доступ 26.08.2010).

Трыкова O. (2000). Сказка, быличка, страшилка в отечественной прозе последней трети ХХ века: учебное пособие. Ярославль: Ярославский государственный педагогический университет.

Ушакин С. (2009). Бывшее в употреблении: Постсоветское состояние как форма афазии // НЛО. № 100 (6).

ФОМ (Фонд «Общественное мнение») (2011). Интернет-аудитория растет быстрее, чем ожидалось. Пресс-релиз 15 июня [http://bd.fom.ru/report/cat/smi/smi_int/pressr_150611] (доступ 12.04.2015).

Хазагерова С., Хазагеров Г. (2005). Культура-1, культура-2 и гуманитарная культура // Знамя. № 3 [http://magazines.russ.ru/znamia/2005/3/].

Шевцова Л. (2012). Притворная модернизация. Медведевская Россия потратила впустую четыре года жизни // Gazeta.ru. 03.05.2012 [http://www.gazeta.ru/comments/2012/05/03_x_4570813.shtml] (доступ 24.05.2012).

Шендерович В. (2008). Шендерович устал от плавленых сырков // Yoki.ru 04.07.2008. [http://www.yoki.ru/news/social/politics/04–07–2008/62607–0/] (доступ 15.06.2013).

Юрчак А. (2016). Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М.: Новое литературное обозрение.

Bourdieu P. (1991). Language and Symbolic Power. Cambridge: Polity.

Brunvand J. H. (1981). The Vanishing Hitchhiker. Urban Legends and Their Meaning. New York: W. W. Norton.

Collopy E. (2005). The Communal Apartment in the Works of Irina Grekova and Nina Sadur // Journal of International Women’s Studies. № 6 (2). June. P. 44–58.

Dunn J. (2010). Where Did It All Go Wrong? Russian Television in the Putin Era // The Post-Soviet Russian Media: Conflicting Signals / B. Beumers, S. Hutchings, N. Rulyova (eds.). London; New York: Routledge. P. 42–55.

Floyd K. (2006). Communicating Affection: Interpersonal Behaviour and Social Context. Cambridge: Cambridge University Press.

Floyd K., Ray G. B. (2003). Human Affection Exchange: IV. Vocalic Predictors of Perceived Affection in Initial Interaction