и политики революционного пролетариата, указывающего направление революции, выход из тупика.

В этой демонстрации плечом к плечу шли Макар Сонин, Евлампий Хомин, Пётр Лагутин, последний находился на нелегальном положении. Они видели неукротимую волю народа к свободе, к миру, его недоверие буржуазному правительству. Всем были понятны и близки слова Ленина, что буржуазия есть контрреволюционная часть населения. Прячась от народа, она устраивает заговоры и убийства.

Макар Сонин и раньше был уверен в себе, сейчас же приобрел еще большую уверенность в правоте своего дела. Его тень – Евлампий Хомин – всегда рядом, всегда мог защитить своего друга. Двухметровый гигант с ужасающе рыжей бородой, казалось, что он только что вышел из берлоги, не отошел еще от спячки, готов навалиться на любого, кто встанет на его тропе, тем более что разбудили до срока. Готов измять, сломать. Коротышка Макар заглядывал в глаза своему другу, толкал его в бок.

– Наша берет, гля, сколь народищу подвалило! Придём домой, то же у себя устроим, все переставим с ног на голову.

Евлампий только мычал да тряс головой, соглашался с другом. Он видел войну, бегство армий, солдат, но чтобы сразу столько текло народу, видеть не приходилось. Это тугая тёмная змея ползла и ползла по улице, запрудила Невский проспект, выплескивалась из переулков. Орала, требовала, проклинала. Проклинали те, кто потерял на этой войне руки, ноги, проклинали вдовы, сироты, требовали мира.

А Устин Бережнов совсем сник, совсем стал далек от революционных страстей, что бушевали на фронте, в городах, в России. Он весь ушел в себя и старался больше не ввязываться в политические разговоры. Хватит с него!

Он понимал, что наказан зря, но понимал и другое, что, не накажи его, надо было бы наказать другого, ибо у него оказались главные большевики. А они улизнули.

Второго июля весь фронт пришел в движение. Снова заговорили пушки, застучали винтовки, начали захлебываться пулеметы, падать люди, кони, задыхаться земля в пороховой гари. Покраснело солнце. Всё смешалось.

Устин Бережнов, сейчас в роли рядового, а ещё совсем недавно командира, умудренного опытом войны, с ужасом смотрел на эту безумную коловерть войны. Видел, как лениво идут солдаты в бой, стараются спрятаться в окопах, отойти, не приняв боя. Понял, что наступление вот-вот провалится, поэтому тоже не рвался вперёд, старался уберечь себя и Коршуна.

А ко всему еще Туранов явно не справлялся с ролью командира батальона. Не обдумав, бросил конников под пулеметы. Большая половина пала, остальные ушли в ложок. Туда же влетел полковник Ширяев. Он гремел, грозился отдать под суд командиров, приказывал наступать, но кавалеристы молчали, не шли в наступление.

Бережнова срочно вызвали в штаб дивизии. Его хмуро встретил Хахангдоков, выдавил:

– Рядовой, значит? Хорош георгиевский кавалер, я тоже хорош, – сорвался на крик, – приказываю принять остатки батальона, перегруппироваться и готовиться ещё к одному бездарному наступлению! Что делают! Ведь каждому ясно, что все это обречено на провал. Молчать! Ты ничего не слышал!

– Не могу принять батальон, ваше превосходительство. Душа не приемлет. Рядовым быть в такое время сподручнее.

– Это мне виднее, кем вам быть! Приказы не обсуждаются, а выполняются! – затопал ногами генерал.

– Другое время пришло, господин генерал, солдаты стали обсуждать приказы, а выполнять их некому.

– Но ты-то, ты-то другой человек? Ты-то должен понять, что Россия гибнет, что её будут спасать такие герои, как ты! – ровнее заговорил генерал.

– Геройство сейчас, господин генерал, не в почёте. За него можно голову потерять от своих же солдат. Батальона не могу принять.

– Адъютант! Прикажите арестовать штабс-капитана и расстрелять!

– Но, господин генерал, смертная казнь на фронте отменена, – козырнул адъютант в чине поручика.

– Я её своей властью восстанавливаю. Под арест. Пусть подумает, а потом доложит мне.

– Я не штабс-капитан, господин генерал, я рядовой вашей дивизии.

– Не рядись, сдай оружие – и под арест! Расстрелять еще успею.

3–4 июля в Петрограде возмущенные рабочие вышли на новую демонстрацию, хотя большевики пытались остановить рабочих. Остановить от вооруженного выступления, ибо армия в провинции еще не готова к восстанию. Тем более, что Временное правительство ввело в город реакционные войска, которые были готовы бить и душить революцию. Но удержать народ было уже нельзя. Пётр Лагутин, Макар Сонин и Евлампий Хомин метались на машине по Петрограду, пытались удержать людей от заведомого кровопролития. Но оно уже началось. Демонстрантов расстреливали в Выборгской стороне, откуда и пошло это восстание, завязалась перестрелка.

Ленин в «Уроках революции» позже писал: «Эсеры и меньшевики, как рабы буржуазии, прикованные господином, согласились на всё: и на привод реакционных войск в Питер, и на восстановление смертной казни, и на разоружение рабочих и революционных войск, и на аресты, преследования, закрытие газет без суда. Власть, которую не могла взять целиком буржуазия в правительстве, которую не хотели взять Советы, власть скатилась в руки военной клики, бонапартистов, целиком поддержанной, разумеется, кадетами и черносотенцами, помещиками и капиталистами…»

Верные Временному правительству войска начали жестокие репрессии, расправлялись с рабочими, солдатами столицы. Началась травля и избиение большевиков. Было разгромлено помещение «Правды», закрыты все большевистские газеты, начались повальные обыски, аресты. Ленин ушел на нелегальное положение.

Схватили Макара Сонина и Евлампия Хомина как солдат, которые изменили присяге, встали на сторону рабочих. Но продержали недолго, выпустили и бросили на усмирение Кронштадского мятежа.

Бежал из столицы Пётр Лагутин, получивший у военных «Проходное свидетельство» с правом проезда в Южно-Уссурийский край как служивый, следующий в длительный отпуск по ранению.

25 июля была восстановлена смертная казнь на фронте. Устина Бережнова, лишив всех наград, вели на расстрел.

Советы уничтожались, и в первую очередь – солдатские Советы, которые мешали ведению войны. Временное правительство объявило себя правительством спасения революции. Меньшевики и эсеры, другие партии добровольно сдали власть Временному правительству.

18

Владивосток тоже бурлил. Рабочие го́рода, солдаты гарнизона протестовали на митингах, собраниях, выносили резолюции, осуждали правительство за репрессии, за июльское наступление на фронтах. Здесь еще не было войск, которые бы поддержали Временное правительство. Но такие войска уже создавались, армию спасения революции создавал атаман Колмыков. Здесь же, не жалея сил, работал Зосим Тарабанов, каким-то образом недавно оказавшийся в казачестве. Маленький, рыжий, злой, как хорёк, выступал перед казаками, доказывал опасность, надвигающуюся со стороны большевиков, которые скоро порушат казачью старину, сделают казаков простыми мужиками. Убеждал, что мир может дать только Временное правительство. Почему бы и не постоять за мир и спокойствие на земле, которого, как понимали казаки-фронтовики, не хотят большевики. Похоже, и народом их программа не принята. Питер – другое дело, там крамольники на