нет. Но соваться в ваши, конечно же, очень секретные дела я не собираюсь.

— Да? — Я приложился к стакану и ополовинил его. — А как там моется мисс Уэлд? По старинке мылом или с какими-нибудь арабскими благовониями?

Мисс Гонсалес взмахнула недокуренной сигаретой в золотых щипчиках.

— Вы, похоже, были бы не против помочь ей? Ванная там — под арку и направо. Дверь скорее всего не заперта.

— Раз это так просто, не хочу.

— Вот как? — Мисс Гонсалес вновь одарила меня сияющей улыбкой. — Вам нравится преодолевать трудности. Мне, наверно, это надо будет учесть.

— Не беспокойтесь, мисс Гонсалес. Я пришел сюда просто по делу. И никого насиловать не собираюсь.

— Да-а? — Улыбка ее стала нежной, ленивой и, если вам не удастся подобрать слова получше, соблазнительной.

— Но определенно склоняюсь к этому, — сказал я.

— Забавный вы тип, — сказала она, пожав плечами, и вышла под арку, держа в руке стакан, содержимого в котором оставалось на донышке.

Послышался легкий стук в дверь и ее голос:

— Милочка, здесь один человек, принес снимки со студии. Так он говорит. Muy simpático. Muу guapo también. Con cojones.[1]

Знакомый голос резко ответил:

— Заткнись, сучка. Сейчас выйду.

Мисс Гонсалес вернулась, напевая что-то под нос. Стакан ее был пуст.

Она снова подошла к бару.

— Но вы не пьете! — воскликнула она, глянув на мой стакан.

— Недавно пообедал. Да и все равно, у меня удалена треть желудка. Я немного понимаю по-испански.

Мисс Гонсалес вскинула голову.

— Вы потрясены?

Глаза ее закатились. Плечи передернулись.

— Потрясти меня не так уж легко.

— Но вы слышали, что я сказала? Madre de Dios![2] Мне очень неловко.

— Ну да, еще бы, — сказал я.

Положив в стакан льда, мисс Гонсалес налила себе еще виски.

— Да, очень неловко, — вздохнула она. — А впрочем, и сама не пойму. Иногда я почти не ощущаю неловкости. Иногда бывает наплевать. Все друзья говорят, что я слишком уж откровенна. Я потрясла вас, да?

И снова села на подлокотник кресла.

— Нет. Но если я захочу, чтобы меня потрясли, буду знать, куда обращаться.

Она вяло отставила стакан и придвинулась ко мне.

— Но я здесь в гостях, — сказала она. — А живу в Шато-Берси.

— Одна?

Она легонько шлепнула меня по кончику носа. Потом внезапно оказалась у меня на коленях и стала пытаться откусить у меня кончик языка.

— Ты очень славный сукин сын, — сказала она.

Такого горячего рта, как у нее, я еще не встречал. Губы ее обжигали, будто сухой лед. Язык с силой елозил по моим зубам. Глаза ее были огромными, черными, из-под радужной оболочки виднелись белки.

— Я такая усталая, — прошептала она мне в рот, — такая измотанная, просто жуть.

Рука Долорес оказалась во внутреннем кармане моего пиджака. Я с силой оттолкнул ее, но мисс Гонсалес успела выхватить мой бумажник. Со смехом она танцующей походкой отошла в сторону, распахнула его и стала торопливо рыться в нем напоминающими маленьких змей пальцами.

— Очень рада, что вы познакомились, — раздался у входа холодный голос.

В арочном проеме стояла Мэвис Уэлд.

Она небрежно взбила волосы, не потрудившись даже воспользоваться косметикой. На ней был нарядный халат и больше ничего. На ногах красовались маленькие серебристо-зеленые шлепанцы. Глаза были пустыми, губы презрительно кривились. Но я сразу узнал ее и без темных очков.

Мисс Гонсалес бросила на нее быстрый взгляд, закрыла бумажник и швырнула мне. Я поймал его и спрятал. Она широким шагом подошла к столу, взяла черную сумочку с длинным ремешком, повесила на плечо и направилась к двери.

— Его зовут Филип Марлоу, — сообщила она Мэвис Уэлд. — Славное имя, тебе не кажется?

— Вот не знала, что ты спрашиваешь у мужчин, как их зовут, — сказала Мэвис Уэлд. — Ты редко видишься с ними настолько долго, чтобы тебе могли понадобиться их имена.

— Понятно, — мягко ответила мисс Гонсалес. Повернулась и слегка улыбнулась мне. — Очаровательный способ назвать женщину шлюхой, вам не кажется?

Мэвис Уэлд пропустила это мимо ушей. Ее лицо ничего не выражало.

— По крайней мере, — ровным голосом сказала мисс Гонсалес, открыв дверь, — в последнее время я не спала с бандитами.

— Ты уверена, что можешь всех вспомнить? — спросила Мэвис Уэлд тем же тоном. — Открывай дверь, милочка. Сегодня день уборки мусора.

Мисс Гонсалес медленно, спокойно, с ненавистью в глазах оглянулась на нее. Потом, издав губами и зубами легкий звук, широко распахнула дверь.

Сильно хлопнула ею. Ровное темное синее пламя в глазах Мэвис Уэлд не дрогнуло.

— Может, сделаете то же самое, только не так шумно? — сказала она.

Достав платок, я стер с лица помаду. Цветом она ничуть не отличалась от крови — свежепролитой крови.

— Это могло случиться с кем угодно, — сказал я. — Не я полез к ней целоваться, она ко мне.

Мэвис Уэлд широким шагом подошла к двери и распахнула ее.

— Проваливайте отсюда, красавчик. Поживее.

— Я приехал по делу, мисс Уэлд.

— Да, я так и думала. Убирайтесь. Я не знаю вас. И знать не хочу. А если б и хотела, то не сегодня и не сейчас.

— «Любимых вовремя на месте не бывает», — процитировал я.

— Это еще что? — Она попыталась изгнать меня движением подбородка, но такое даже ей оказалось не под силу.

— Браунинг. Я имею в виду поэта, а не пистолет. Уверен, что вы предпочли бы последнее.

— Слушай, подонок, может, вызвать управляющего, чтобы он спустил тебя с лестницы?

Я подошел к двери и плотно притворил ее. Мэвис Уэлд проявила завидную стойкость. Она чуть не дала мне пинка, но кое-как сдержалась. Я как бы нечаянно попытался оттеснить ее от двери. Но безуспешно. Она твердо стояла на месте и тянулась к дверной ручке, в ее темно-синих глазах пылала ярость.

— Если вы намерены стоять от меня так близко, — сказал я, — то, может, что-нибудь наденете?

Мисс Уэлд размахнулась и съездила мне по физиономии. Звук был таким, словно мисс Гонсалес снова хлопнула дверью. Удар оказался весьма ощутимым.

И напомнил об ушибе на затылке.

— Больно? — негромко спросила мисс Уэлд.

Я кивнул.

— Отлично.

Она размахнулась и ударила меня еще раз, пожалуй, посильнее, чем в первый.

— Думаю, вам следует поцеловать меня, — выдохнула она. Глаза ее были ясными, чистыми, нежными. Я небрежно глянул вниз. Правая рука ее была сжата в готовый к действию кулак. И притом довольно увесистый.

— Поверьте, я не целую вас только по одной причине, о которой я вам сейчас скажу. Что же касается ваших пощечин, то меня бы не испугал даже ваш маленький черный пистолет. Или кастет, который вы, очевидно, храните