— Это ты, а Мэй на тебя похожа.

Она затянулась, откинулась на подголовник и закрыла глаза. Думаю, мы оба чувствовали одно и то же — что тонули и кто-то вытащил нас из воды в самый последний момент. Мы жили, не рассчитывая на будущее.

— Папа был тогда большим любителем сюрпризов. Выписал Саймона из Чикаго, чтобы он написал мамин портрет. Предполагалось, что Саймон останется на две недели, а картина будет большой, как портреты Ванхубейков. Впоследствии он должен был вернуться и нарисовать еще и папу. Такой был план. И когда все было бы готово, над камином висели бы Конрои.

— А Ванхубейков куда бы дели?

Мэйв приоткрыла один глаз и улыбнулась мне.

— Я тебя люблю, — сказала она. — Я тоже об этом спросила. Их бы отправили на бал. Ну, в бальную залу.

— Откуда ты все это знаешь?

— Саймон рассказал. Мы, как ты понимаешь, провели вместе немало времени.

— Ты хочешь сказать, что мама отказалась позировать две недели в красивом платье для своего же портрета? — наша мама, сестрица всех бедняков, скелет в теннисных туфлях.

— Отказалась. Не смогла. Ну и папа сказал, что тогда и его портрет не нужен.

— Потому что иначе висеть ему над камином по соседству с миссис Ванхубейк.

— Именно. Но проблема была в том, что художник уже приехал и половину суммы ему выплатили авансом. Ты был слишком маленьким и вертлявым для того, чтобы позировать, поэтому в последний момент призвали меня. Саймону пришлось соорудить в гараже новый подрамник и заново нарезать холст.

— И сколько ты просидела?

— Меньше, чем хотелось бы. Я влюбилась в него. Не думаю, что это вообще возможно — просидеть напротив другого человека две недели и не влюбиться в него. Папа злился из-за денег, а также из-за того, что снова, выходит, не угодил, а мама то ли злилась, то ли обижалась, но в те дни это было ее обычным состоянием. Они не разговаривали друг с другом, и ни один из них даже не пытался поддержать беседу с Саймоном. Если он входил в комнату, они тут же смывались. Но Саймон и не возражал. Ему-то было неважно, кого писать, главное, чтобы ему давали это делать. Единственное, что его заботило, — это свет. До того лета я никогда не задумывалась о свете. Просто провести целый день на свету было чем-то вроде откровения. Мы не ужинали до темноты, впрочем, ужинали мы опять же вдвоем. Джослин оставляла нам еду на кухне. Как-то раз Саймон спросил: «У тебя есть что-нибудь красное?» — и я говорю, да, зимнее пальто. И он: «Так неси его сюда», — с этим его тягучим шотландским акцентом. Я дошла до шкафа с теплой одеждой, нашла пальто, надела его и вернулась обратно. И Саймон такой: «Доча, ты должна носить только красное». Так он меня называл — доча. Если бы он предложил, я бы не думая сбежала с ним в Чикаго.

— Я бы по тебе ужасно скучал.

Она обернулась и снова посмотрела на картину:

— Вот этот мой взгляд. Это я на Саймона смотрю. — Она в последний раз затянулась и выбросила окурок в окно. — После того как он ушел, самый ад и начался; или, может, ад и раньше начался, как раз в те две недели, пока я сидела в обсерватории, но я была слишком счастлива, чтобы что-то заметить. Мама не могла остаться. Я правда в это верю. Жить в особняке, позировать для портрета — да она с ума бы сошла.

— Сейчас она там вполне гармонично смотрится. — Я посмотрел в сторону дома, но из окон никто не выглядывал. Я выбросил окурок, закашлялся. После чего мы закурили еще по одной.

— Теперь в доме есть те, кому может понадобиться ее забота. Когда она жила там, единственным, кому можно было посочувствовать, была она сама. — Она вдохнула и выдохнула дым. — Это было невыносимо.

Мэйв, конечно, была права, хотя это открытие не принесло ей утешения. Когда наконец наша мать вышла из дома и села на заднее сиденье рядом с картиной, что-то в ней переменилось. Еще до того как она заговорила, вокруг нее образовалась аура предназначения, которую я раньше не замечал. Я понимал, что теперь все будет по-другому. Мама возвращалась в строй.

— Славные люди, — сказала она. — Инез так и вовсе святая. Она первая, кто продержался дольше месяца. Норма после окончания медицинской школы жила в Пало-Альто. Она только наладила дела в Калифорнии — и вот все рухнуло. Ей пришлось возвращаться домой, чтобы ухаживать за матерью.

— Это мы уже выяснили. — Мы с Мэйв в последний раз затянулись и бросили окурки в траву, как дротики, после чего Мэйв направила машину по подъездной дорожке к Ванхубейк-стрит. Назад мы не оглядывались.

— Сперва Норма хотела отправить ее в диспансер, но Андреа не вытащить из дома.

— Уж я бы ее вытащила, — сказала Мэйв.

— Вне дома ей неуютно, но и в доме ей никто не может угодить. Уборщики, ремонтники — она всеми недовольна. Норме все это было нелегко.

— Она врач? — спросил я. Кто-то из семьи должен был стать врачом.

— Детский онколог. Сказала, все из-за тебя. Очевидно, когда ты поступил в медицинскую школу, ее мать восприняла это как вызов.

Бедная Норма. Мне и в голову не приходило, что кто-то еще оказался втянут в эту гонку.

— А как там ее сестра? Чем Брайт занимается?

— Инструктор по йоге. Живет в Банфе.

— Детский онколог бросает Стэнфорд, чтобы ухаживать за матерью, а инструктор по йоге остается в Канаде? — спросила Мэйв.

— Похоже на то, — сказала мама. — Все, что я знаю, — младшая девочка здесь не бывает.

— Ну Брайт дает, — сказала Мэйв.

— Норме нужна помощь, ей и Инез. Норма только начала работать в Детской больнице Филадельфии.

Я сказал, что наверняка у них по-прежнему куча денег. Дом не изменился. Андреа никуда не делась.

— Андреа знает о деньгах больше, чем Джей-Ди Рокфеллер, — сказала Мэйв. — Поверь мне, у нее все в порядке.

— Не думаю, что дело в деньгах. Им просто нужно найти кого-то, кому они смогут доверять, с кем уживется Андреа.

Мэйв до того внезапно вдавила педаль тормоза, что я подумал, она спасает наши жизни, а я со своего места просто не увидел опасность. Мы с ней были пристегнуты ремнями безопасности, а вот маму и картину порядком тряхнуло.

— Послушай меня, — сказала она, развернувшись до того резко, что все мышцы ее шеи натянулись, удерживая голову на месте. — Ты туда не вернешься. Тебе было любопытно. Мы съездили. На этом все.

Мама встряхнулась, чтобы проверить, не ушиблась ли она. Дотронулась до носа. На пальцах осталась кровь.

— Я им нужна, — сказала она.

— Ты нужна мне! — повысила голос Мэйв. — Всегда была нужна. Ты не вернешься в этот дом.

Мама достала из кармана салфетку, приложила ее к носу, потом вернула на место картину. Орудуя одной рукой, она пристегнула ремень. Позади нас сигналила тойота. «Давай дома это обсудим». Она уже приняла решение, но еще не нашла способ донести его до своих детей.