— Ага, без приключений. — Я поцеловал обеих.

Когда мы пришли на парковку, мама сказала, что поведет она. Как только Мэйв полностью поправилась, она занялась здоровьем мамы. За прошедшие полгода маме сделали две операции по удалению катаракт на обоих глазах, вырезали три базалиомы (одну из левого виска, одну из верхней части левого уха, одну из правой ноздри) и провели внушительное количество зубоврачебных процедур. Мэйв называла это наведением порядка. Я оплачивал счета. Поначалу Мэйв сопротивлялась, но я сказал: если она хочет, чтобы я исправился, пусть позволит мне это. Селесте я об этом не рассказывал.

— Вы не представляете, каково это — вновь обрести зрение, — сказала мама. — Вот эту штуку, — она указала на телефонный столб, — шесть месяцев назад я бы приняла за дерево.

— Когда-то это и было дерево, — сказала Мэйв, забираясь в салон нашего микроавтобуса.

Мама надела гигантские очки а-ля Джеки Онассис, которые ей подарил офтальмолог. «Доктор Шивиц сказал, моя катаракта была так запущенна, потому что я никогда не носила солнечные очки. А где бы я ни жила, там всегда было много солнца».

Мэйв открыла сумочку и принялась рыться в ней в поисках своих солнцезащитных очков, пока мама, выехав с парковки, пробиралась через лабиринт филадельфийских улиц. Я не испытывал особого желания садиться с ней в машину, но как только она нашла свое место в потоке автомобилей, уже не сбавляла скорости. Они с Мэйв продолжали обсуждать Писсарро, его пейзажи Нормандии, картины Парижа, его понимание света и умение вглядываться в людей. Они будто говорили об общем знакомом, к которому испытывали исключительно теплые чувства.

— Мам, давай съездим в Париж? — предложила Мэйв, которой сама идея путешествий всегда была чужда.

Мама согласилась: «А что, время подходящее».

Пожалуй, не было такой поездки в Филадельфию, когда бы я не вспоминал о химии и о том, как Мори Эйбл рассказал мне, что без понимания первой главы нет смысла переходить ко второй. Мэйв проделала эту работу, когда вернулась мама, — вернулась к самому началу, чтобы убедиться, что она понимает все произошедшее. В моем же случае дело обстояло ровно наоборот: глядя на нашу мать, я видел лишь, кем она была сейчас — старушкой за рулем вольво, — и мне казалось, что все у нее в порядке. Она была расторопной, услужливой и любила посмеяться. Она буквально олицетворяла слово «мать», и по большей части мне удавалось не думать о том, что это не чья-нибудь, а именно моя мама. Или скажем по-другому: я думал о ней как о матери Мэйв. Всех нас это вполне устраивало.

Меня не сильно занимал их разговор об импрессионизме, поэтому я сосредоточился на окружавших нас машинах, сравнивая их скорость с нашей, прикидывая расстояние между нами. Мы были далеко от города, поэтому никаких опасных сближений. Я был благодарен за то, что мои дети не проявляли никакого интереса к вождению. Одним из многих преимуществ жизни в Нью-Йорке является тот факт, что улицы всегда полны такси, ожидающих пассажиров.

— Ты хорошо водишь, — сказал я в итоге маме.

— Я всю жизнь за рулем, — сказала она, взглянув на меня сквозь свои смехотворные очки. — Даже в последние годы, когда я почти ничего не видела. Я водила в Нью-Йорке, даже в Лос-Анджелесе, господи ты боже мой. В Бомбее. В Мехико. Вот уж где приходилось попотеть. — Она включила поворотник и уверенно перестроилась в соседнюю полосу. — Кстати, это ваш отец научил меня водить.

— Вот мы и нашли то, что всех нас объединяет, — сказала Мэйв.

Когда мне было пятнадцать, он несколько раз отрабатывал со мной навыки вождения на церковной парковке. Так мы, в частности, увеличивали количество часов, проведенных в воскресенье вне дома.

— Он тебя в Бруклине учил?

— О чем ты! В то время ни у кого в Бруклине не было машины. Это уже потом было, когда мы жили за городом. Как-то раз вечером он вернулся домой и сказал: «Элна, я купил тебе машину. Пойдем, я всему тебя научу». Несколько раз мы проехались по подъездной дорожке, после чего он сказал мне выруливать на улицу. Два дня спустя я получила права. Улицы тогда были пусты. Беспокоиться о том, что ты в кого-нибудь врежешься, не приходилось.

Еще одно открытие: мама и правда любила поговорить.

— Все равно, — сказал я. — Два дня — это маловато.

— Таков был стиль вашего отца.

— Во всем, — подтвердила Мэйв.

— Я мало чему так радовалась, как той машине. Я даже не переживала из-за ее стоимости. Это был студебекер-чемпион. И правда ведь чемпион. Раньше здесь были одни сплошные поля. Прямо здесь, — она кивнула в сторону длинного квартала с магазинами и жилой застройкой, — коровы паслись. До этого я никогда не жила в сельской местности, и от царившей тишины мне было не по себе. Ты как раз в школу пошла, — сказала она Мэйв. — Я целыми днями сидела в этом огромном доме и ждала тебя. Если бы не Флаффи и Сэнди, я бы с ума сошла, хотя временами они меня тоже слегка бесили. Не говорите им, что я так сказала.

— Не скажем. — Мэйв подалась вперед, ее голова оказалась аккурат между передними сиденьями.

— Я очень их любила, но они ничего не давали мне делать. Постоянно ходили передо мной, чтобы что-нибудь протереть или поднять с пола. Я наняла Джослин, потому что боялась, что Сэнди не останется у нас без сестры, и вот уже Джослин взяла на себя всю готовку. Это единственное, что у меня самой по-настоящему неплохо получалось, а мне даже ужин не давали приготовить. Но с появлением «чемпиона» все вроде бы наладилось. По утрам я отвозила тебя в школу и ехала в Филадельфию, чтобы повидаться с нашими друзьями на базе, или отправлялась в приход Непорочного Зачатия и помогала там всем, чем могла, пока не кончались занятия в школе. Тогда-то я и подружилась с сестрами милосердия. Как же с ними было весело. Мы начали сбор одежды — объезжали вместе с сестрами окрестные дома, собирали вещи, которые людям были больше не нужны, потом я забирала все домой, стирала, чинила и отвозила обратно в церковь. В доме, когда мы только въехали, были целые залежи вещей — тех, что остались от Ванхубейков. Большая часть одежды была бесполезным тряпьем, но кое-что мы с Сэнди подлатали. Привели в порядок все пальто — кашемировые, меховые. Вы не поверите, сколько всего мы там нашли.

Я подумал о бриллианте Флаффи.

— А я-то все думала: куда подевалась одежда, — сказала Мэйв.

— Ваш папа вечно повторял, что я поселилась в этой машине, — продолжила мама, которую было не сбить. — Время от времени я возила его, пока он собирал ренту. Сам-то он водить не любил. На заднем сиденье я раскладывала банки с рагу. Многим из тех людей было нечего есть. Однажды мы позвонили в дверь — а там пятеро детей в двухкомнатной квартире, их мать в слезах. Я ей сказала: «Больше вы не будете нам платить. Видели бы вы дом, в котором мы живем!» На том все и кончилось. — Она рассмеялась. — Как же ваш отец злился; больше он меня с собой не брал. И после этого каждую неделю, возвращаясь домой, говорил, что люди спрашивали обо мне. Говорил, они хотят свою порцию рагу.