Все это требует единства. Единства, единства и еще раз единства.

Но ведь ничего этого никогда не будет, не так ли? Не будет, потому что каждый из нас стремится стать самым главным кочетом на нашей кучке навоза. Мы не сможем содеять то единственное, что так нам необходимо.

Потому что это трудно. Ах как трудно. Это потребует терпения, труда, планирования и жертв. Это потребует внутреннего единения, способного создать единение внешнее. Это потребует колоссальных организационных усилий.

Я знаю, на какое единение способны немцы. Я видел его, я разделял его мощь с другими в окопах Фландрии. И я знаю, на какое немцы способны разъединение. Я вижу его в самую эту минуту, в смрадной задней комнате мюнхенской пивной.

Таков стоящий перед нами выбор. Разделиться и рыдать или соединиться и смеяться.

Что до меня, то я баварец. Я посмеяться люблю.

Все! Я сказал, что хотел. Простите меня. И, дабы вознаградить вас за терпение, позвольте купить каждому по стакану пива.

Руди наклонился, чтобы поднять с пола шинель, снова набросил ее на плечи и вернулся на свой стул.

Молчание, предварившее овацию, напомнило ему бездыханную паузу, наступившую, когда он в первый раз пришел с отцом на Байрейтский фестиваль, за последними нотами «Götterdämmerung».[136]Тогда ему на один страшный миг показалось, что публика недовольна, что она покинет театр в молчании. Но тут зал взорвался аплодисментами.

То же произошло и теперь.

Мужчина, годами, возможно, десятью старше Руди, протолкался к нему и протянул брошюрку с красной обложкой.

– Герр Глодер, – прокричал он, перекрывая топот и возгласы «Einheit! Einheit!».[137]– Меня зовут Антон Дрекслер.[138]Я основал эту партию. Мы нуждаемся в вас.

– Ты мне нужен, Стив. Помоги мне найти библиотеку.

Стив опустил несколько долларов на залитый пивом стол и торопливо последовал за мной.

– Иисусе, да что на тебя нашло?

– Где ближайшая?

– Библиотека? Господи, это же Принстон.

– Мне любая сгодится, была бы приличная. Прошу тебя!

– Ну ладно, ладно. В кампусе есть «Кресало», до нее рукой подать.

– Так пошли!

Мы миновали почтовую контору, пересекли Палмер-сквер и оказались на Нассау, которую я перебежал, даже не взглянув по сторонам.

– Черт, Майки, ты о правилах перехода улицы что-нибудь слышал?

– Прости, мне необходимо выяснить кое-что, и как можно скорее.

Библиотека «Кресало» напоминала мрачный каменный собор, увенчанный огромной башней, заостренные контрфорсы которой взвивались с кровли в небо, подобно ракетам. Я остановился в проеме ее двери, обернулся к Стиву:

– Тут все есть?

Стив, с выражением, близким к отчаянию, покачал головой.

– Майки, – сказал он. – В кампусе больше одиннадцати миллионов книг, и большая их часть находится здесь.

И Стив, изобразив на лице мрачную покорность судьбе, распахнул дверь.

– История, – прошипел я ему, пока мы приближались к массивному столу в центре вестибюля. – Где у них современная история Европы?

– Думаю, нам стоит взять отсек, – ответил он.

– Взять что?

– Ну, сам знаешь, отсек…

Я, недоумевая, покачал головой.

– Да комнату же, – раздраженно сказал Стив, беря со стола листок бумаги, – персональный читальный зал. Отсек. У вас-то они как, черт дери, называются?

После получаса бюрократических проволочек, шепотливого обмена фразами, за которым следовали пробежки в хранилище, мы в одном из таких отсеков и оказались – в квадратной комнатушке со столом, креслом и симпатичными гравюрами – видами Принстона восемнадцатого столетия – на стенах. На столе передо мной лежали набранные нами двенадцать томов. Я сел, взял «Хронику мировой истории» и обратился к букве Г: «Гитлер».

Пусто.

– Тебе вовсе не обязательно сидеть здесь со мной, – сказал я Стиву.

– Ничего-ничего, – ответил Стив, усевшийся в углу на пол в позе лотоса и примостивший себе на колени альбом по военной истории, – посижу. Глядишь, и сам узнаю что-нибудь новое.

Возможно, он что-нибудь новое и узнал. Я был слишком занят, чтобы обращать на него какое-либо внимание.

Я обратился к Н, «Нацисты», и, наткнувшись несколько раз на новое для меня имя, вернулся к Г, «Глодер». Пальцы мои отлистывали назад страницу за страницей, мне нужно было понять, сколько места отведено в книге этому человеку. Семьдесят страниц, множество статей, каждая из которых вышла из-под пера отдельного историка. Самая первая именовалась «Хронологической биографией».

Глодер, Рудольф (1894–1966). Основатель и вождь Нацистской партии, рейхс-канцлер, воплощение духа Великого Германского Рейха начиная с 1928 и до его распада в 1963. Глава государства и Верховный главнокомандующий вооруженных сил, Фюрер немецкого народа. Родился в Байрейте, Бавария, 17 августа 1894, единственный сын профессионального гобоиста и преподавателя музыки Генриха Глодера (см.) и его второй жены Паулы фон Мейсснер-унд-Грот (см.); мать, считавшая, что вышла за человека, занимавшего в обществе более низкое, чем она, положение, внушила юному Рудольфу мысль о его аристократическом происхождении. О связях Паулы с немецкой и австрийской аристократиями написано немало (см.: «Gloder: the Nobleman», A. L. Parlange, Louisiana State University Press,[139]1972; «Prince Rudolf?», Mouton and Grover, Toulane,[140]1982), однако реальных свидетельств в пользу того, что они выходили за пределы, типичные для принадлежащей к среднему классу той поры баварской семьи, существует мало. В дальнейшей жизни, уже придя к власти, Глодер прилагал немалые усилия к тому, чтобы подчеркнуть заурядность лет, в которые складывалась его личность, намекая на годы бедности и невзгод, однако эти его утверждения не выдерживают сколько-нибудь серьезной проверки, как и последующие притязания Глодера на происхождение от Габсбургской династии.

Не существует никаких сомнений в том, что в годы отрочества Рудольф проявил значительную одаренность, показав себя искусным музыкантом, наездником, художником, спортсменом и фехтовальщиком. К четырнадцати он уже читал и писал на четырех языках, не считая обязательных для каждого ученика гимназии познаний в латыни и древнегреческом. Заслуживающие доверия воспоминания современников позволяют заключить, что он пользовался популярностью у товарищей и учителей, а документы, связанные с его поступлением в 1910, в возрасте шестнадцати лет, в Мюнхенскую военную академию, содержат яркие свидетельства того, какую высокую оценку давали ему все, кто его знал.