телефона, печати, фотографии, аудиозаписи и радио формировали мир взаимосвязей и сетей. Так, Кэти Дэвис утверждала, что распространение и перепечатка книги «Наши тела, мы сами» породили «глобальное воображаемое сообщество феминисток», упрочившееся именно потому, что оно никому не навязывало общие интересы и цели. Указанный текст позволил проводить совместную политику знаний, основанную на воспроизведении, адаптации и переводах[350]. Цифровые медиа продолжают в XXI веке эти практики и поддерживают диалог с прежними технологиями.

Еще двадцать лет назад акцент на воображаемом и осязаемом «глобальном» едва ли показался бы допустимым. Недавние исторические изыскания сильно расширили понимание международных сетей, способствовавших связям между странами и группами активистов. Это пролило свет на деятельность таких организаций, как Женский христианский союз трезвости, Международный союз за избирательное право для женщин, Международный совет женщин и Международная демократическая федерация женщин. Паназиатская, панарабская, панамериканская и панафриканская политика также стала для активистов (в основном из стран Юга) важным источником вдохновения и примеров лидерства. Эти сети и политические проекты укрепляли дружеские связи, обеспечивали возможности для съездов и визитов, позволяли отстаивать свои идеологические или религиозные позиции[351]. В архивных источниках, повествующих об их работе, как правило, преувеличивают достигнутую сплоченность и победы, а временами благоразумно умалчивают о разногласиях. Союзы и международные сети нередко были хрупкими. Историки указывают на предполагаемое доминирование американок и европеек в таких организациях, как Международный совет женщин, и маргинализацию активисток, говоривших не на европейских языках или не исповедовавших христианство. В 1937 году из Международного совета вышел перуанский Национальный совет женщин, объявивший, что в деятельности этого органа «отсутствует подлинно международный дух и явным образом доминирует британско-скандинавско-славянское большинство…»[352]. В другие сети проникали агенты разведки, или они были глубоко скомпрометированы поддержкой войны, участием в пропаганде или своим доктринерством. Тем не менее знание о том, как функционируют и развиваются международные организации, помогло выявить новые исторические фигуры и переосмыслить временные рамки феминизма.

Интернационализм, однако, не единственная структура. В фокусе глобальной истории помещается также концепция «совмещенных» (connected) или «переплетенных» (entangled) историй, полезных для отражения более широкой динамики глобального — часто в условиях неравенства — взаимодействия. Они заменяют макроподход (рассматривающий народы и международные отношения) всемирной историей. Так, принадлежность Энн Найт к квакерам и сложные отношения Пандиты Рамабаи с христианством и индуизмом — это формы совмещения и переплетенности, которые выходят за рамки категорий национального и интернационального. Есть много народов и организаций, пребывающих между государствами-нациями. Я рассказывала о много ездивших людях наподобие Аманды Берри Смит, о пограничье, беженцах и диаспорах, о взаимоотношениях религиозных или этнических групп, которые прямо ни к одному национальному государству не относятся. Более того, локальный аспект остается важным для понимания эффекта от выступлений, например празднования Международного женского дня или акций против мужского насилия. Удерживая в поле зрения локальный, международный, транснациональный и региональный аспекты, мы получим новые интересные способы написать историю феминизма. Я сосредоточилась на феминистских практиках и на том, как их можно видеть, слышать и осязать, имея дело с гимнами и песнями протеста, обувью и покрывалами, камнями и болторезами. Регулярно заходила речь об организации физического пространства. Данная тема помогла связать эти события с местом и лучше понять, каково это — получить права и доступ к пространству. Такой подход помогает нам установить, каким образом феминистская мозаика из идей, кампаний и людей скреплялась, приобретала прочность или, наоборот, рассыпалась и пересобиралась. У нас возникает возможность тщательно проанализировать канон матерей-основательниц феминизма и обнаружить прежде скрытые фрагменты мозаики.

Инклюзия и исключение

Помещая в фокус те обстоятельства, в рамках которых феминизм практически входил в жизнь, узнавая, как о нем мечтали и проживали его, мы можем лучше расслышать голоса людей из низов, юных, неимущих, неграмотных и вовлечь их в диалог со звучными голосами тех, кто обладает привилегиями. Далеко не все персонажи этой книги феминистки. Многие не знали этого слова, а кое-кто с негодованием отверг бы такое наименование, но и для них находится свое место в критической истории феминизма — такой, которая помогает уяснить противоречия и перспективы различных разновидностей феминизма. Я уделяла большое внимание также и участию мужчин в движении — иногда в роли союзников или даже творцов и участников рассмотренных выше забастовок, пикетов, песен, размышлений и фантазирования. Я не игнорирую многочисленные — действительно приводящие в ярость — неудачные попытки работать с мужчинами, нередко ненадежными, сексуально озабоченными, эмоционально зависимыми и самолюбивыми. Но и игнорировать сотрудничество полов было бы сознательным упрощением истории, к тому же лишающим надежды на перемены в будущем.

Периодически нам встречались люди вроде Элси Парсонс, запросто готовые переодеваться то в мужскую, то в женскую одежду или называвшие себя и мужчинами, и женщинами. В своей очень популярной книге «Гендерное беспокойство» (Gender Trouble, 1990) Джудит Батлер теоретически обосновала идею гендера как перформанса, который способен иметь более двух положений. Батлер утверждает, что людей нельзя с легкостью разделить на мужчин и женщин. Гендер, по ее мнению, является не данностью, он не статичен, это действия, повторяющиеся в формах, специфических для времени и места. Гендер можно рассматривать не как статичное состояние, а как ситуативный процесс. После работ Батлер в 1990-х годах для небинарной гендерной флюидности был предложен термин «трансгендерный». Джек Хальберстам своей книгой «Женская маскулинность» (Female Masculinity, 1998) привлек внимание к трансгендерным мужчинам и помог укрепить связи между феминистской и квир-теорией.

В рамках современных феминизмов вопрос о трансгендерных людях остается чрезвычайно спорным — настоящим магнитом для возрождения эссенциалистских форм гендерной политики. Трансфеминистка Рэйвин Коннелл указывает, что феминизм должен учитывать общие проблемы трансгендерных женщин и женщин, «родившихся женщинами»: бедность, недопуск на рынок труда, издевательства и насилие, неоднозначность юридического, медицинского и административного характера. Это помогает укоренить феминизм в концепции телесных, гендерно обусловленных практик и обстоятельств и уйти от спора о гендере как о спектакле или о явлении биогенетическом[353]. Это сфера, в которой нам, похоже, предстоит (несмотря на нынешнее противостояние сторонников гендерно-критической и транс-инклюзивной разновидностей феминизма) познакомиться с более глубоким изложением истории гендерного нонконформизма, и из этих работ активисты много чему смогут научиться.

Рассказы об истории феминизма снова и снова возвращают нас к травмам и неравноправию, обусловленному имущественным положением, социальной, классовой, кастовой принадлежностью. Женщинам — постоянно живущим в неблагоприятных условиях, в силу невозможности найти постоянный, надежный заработок из-за ограничения доступа к образованию, занятия порицаемым или тяжелым ручным трудом — феминизм в лучшем случае может казаться набором идей, не имеющим отношения к их заботам. Так, право на доступ