— Счастливый ты, лейтенант! Мог же легко схватить первым испорченный снаряд. Орудие от него взорвалось бы, а тебе — расстрел! А теперь твоя правда. Ты невиновен. Благодари судьбу.

Ночью всю партию подозрительных снарядов из батареи увезли».[82]

Вспоминает Татьяна Артемовна Мотина: «25 июня 1941 года я уже была на сборном пункте в городе Нелидово. Там формировался наш передвижной походный госпиталь № 2297 на конной тяге. Все наше хозяйство размещалось в повозках. 40 пар лошадей. Вскоре я узнала, что такое фронт под Смоленском. Кровь, увечья и стоны раненых, а над тобой почти без перерыва носятся самолеты с черными крестами, словно коршуны, почуявшие кровь, с воем бросаются на добычу. В воздух взлетают куски человеческих тел, повозок, медицинского оборудования. Все смешиваются с землей… В конце октября немцы нас окружили и взяли в плен (под Вязьмой), гнали нас в сторону Дорогобужа. Удалось бежать. Голодная и истощенная, оказалась у добрых людей. Мне тогда шел 21-й год. Меня переодели в гражданскую одежду. И выходили, собравшись с силами, двинулись в путь в родные места… Думала, наберусь сил и двинусь через фронт к своим.

Всего неделю побывала я у родителей. Однажды к вечеру прибежала соседка и сказала: «Беги, Татьяна, сейчас за тобой придут немцы. Кто-то донес им». Успела убежать… В феврале 1942 года удалось с подругой добраться до своих.

Сразу же меня вызвали в особый отдел, где я все рассказала о своих приключениях. Потом меня отправили в спецлагерь в Подольск, где находился один офицерский состав: от младшего лейтенанта медицинской службы. Условия содержания здесь были очень жестокие. Практически это был лагерь заключенных, или, как его называли, фильтрационный, где люди проходили проверку и ждали своей участи.

Страшно вспомнить, каких только ярлыков на меня не вешали. Бесконечные допросы и множество вопросов «Почему? Почему меня не убило и я попала в плен? Как бежала из плена? Как перешла линию фронта?» И вопросы, и тут же обвинения, причем голословные. Короче говоря, со мной разговаривали, как с преступницей. Не дай бог никому быть в такой ситуации.

Были люди, которым выпало получить большие сроки лишения свободы. В лагере люди постоянно менялись, поэтому просто исчезали многие, и мы не знали их судьбу. После долгих мытарств мне, наконец, объявили, что меня направляют в штрафной батальон санитаром. Многие офицеры из разных родов войск были вместе со мной лишены звания и наград, одеты все в форму рядовых и направлены на передовую. Так я оказалась в составе штрафного батальона, который был направлен в район дома отдыха имени Семашко подо Ржевом.

…Мы должны были форсировать Волгу. Нам сказали: «Искупите свою вину кровью и тогда станете в общие ряды защитников Родины». Атака началась внезапно, и стремительно наступали тремя эшелонами. Два эшелона успели проскочить на другой берег, а третий немцы расстреляли из пулеметов. К отзвукам боя тут же прибавились истошные крики, стоны и ругань, этакими многоэтажными словечками. Это шел скоротечный рукопашный бой в немецких окопах на другом берегу. Немцы не выдержали натиска и отступили. Мы захватили территорию дома отдыха и закрепились на захваченном плацдарме.

Моя задача заключалась в оказании первой помощи раненым и эвакуации их через Волгу. Эту работу приходилось делать только ночью… Бои были тяжелые, нас осталось только несколько человек. За три месяца боев я ни разу не сняла ватник, не то что помыться, а глянув на себя однажды в зеркало, ужаснулась — я была вся седая. Все эти дни за нами следом шел заградотряд и подпирал нас пулеметами, которых у нас явно не хватало. Наши ребята дрались смело и умирали не потому, что нас подпирал заградотряд, а потому, что всеми двигал один порыв — бить захватчиков…

После освобождения Ржева жалкие остатки батальона отправили с передовой в Москву, где выдали новую форму, вернули звания, только на одну ступень ниже, наград никому не вернули… Меня направили в железнодорожный батальон. В ноябре 1945 года моя служба в армии закончилась…»

Но над ней еще долго висела тень подозрительности. Ее неоднократно вызывали и предупреждали молчать, как она попала в штрафной батальон, тревожили ее душевную рану, рану человека, без вины приговоренного к той судьбе, из которой, казалось, не было выхода. Что это было: жалкие потуги палачей выкрутиться, оправдаться перед суровым гласом народа?

(Леонид Малышев) «…Вы лучше лес рубите на гробы». Сборник воспоминаний ветеранов боев за Ржев. — Это было на Ржевско-Вяземском плацдарме. Книга вторая. Ржев, 2000. С. 86–89.

Вспоминает Ф.С.Иванов, солдат отдельного 149-го лыжного батальона: «Я оказался сраженным. Тяжело ранен. Я лежал окровавленный и с обезображенными конечностями, постоянно впадал в беспамятство при попытках ползти. Нашли меня утром, а подобрали к вечеру санитары… Таких тяжелораненых набралось пять человек. Везли нас на машине до города Великие Луки. Вместо дороги — настил из бревен поперек, их называли лежевкой. От дикой тряски я не раз впадал в беспамятство, а когда приходил в себя, слышал мольбы раненых остановиться, дать немного отдохнуть. Машина неслась в дикой пляске без остановки. Казалось, этой казни не будет конца. Многие молили бога—уж лучше сразу конец, чем такие муки.

Уже в госпитале, когда нас перекладывали на носилки, подошел шофер, упал на колени и сказал: «Ребята, простите меня Христа ради! Не мог я остановиться, у меня строгий график, если б я не вернулся вовремя — меня б расстреляли».[83]

Ох, как мало на фронте стоила жизнь солдата, кем бы он ни был: пехотинцем, сапером, артиллеристом, танкистом…

Очень важный вопрос, который нельзя обойти, — это понимание сталинского приказа № 227 от 28 июля 1942 года, который называли «Ни шагу назад!». Что означало, по разумению общества, артиллерист в любой ситуации должен оставаться при орудии, танкист не имел права бросить танк, а если надо, сгореть вместе с ним, а уж о пехотинце говорить нечего: «Никакого шевеления!»

Командиры рассуждали иначе: без разрешения отступать нельзя. А если тактически это выгодно или противник обошел тебя, как поступить? Некоторые хитрили, но если попадались, их ждал трибунал.

Советская пропаганда вовсю стала пропагандировать значение жертвенности во имя Победы, появились десятки Матросовых, в том числе в нашей 220-й стрелковой дивизии солдат Иванов повторил «подвиг» Александра Матросова. Его имя попало в передовую газеты «Правда», а весь фронт в короткий срок назвал имена 300 матросовых.

В моем архиве по поводу того, что я рассказал, сохранилась песня танкистов, которую они называли своим гимном. Ею закончу первую часть главы.

Припев.

Любо, братцы, любо,