– В самом деле?

Я киваю.

– Странно. – Она вытаскивает из кармана мой телефон. – Поскольку он лежит больной в постели и думает, что ты до сих пор в Лондоне.

– Эсме…

– Думает, что ты у деда с бабкой. – Анна машет моим телефоном. – Посмотри, ты даже послала ей эсэмэску, что благополучно туда добралась. Видишь, какая ты предупредительная. А теперь ешь свой обед, пока он не остыл. И убери за собой блевотину. Здесь воняет.

– Анна. Анна. Пожалуйста!

– ЗАТКНИСЬ! – вопит она и хлопает дверью. Я, дрожа, слушаю, как ее шаги замирают вдали.

Мой мочевой пузырь чувствует себя как наполненный водой воздушный шарик, который мы бросали в школе: слишком полный и готовый взорваться. Я смотрю на ведро и плачу от отчаяния, но выбора у меня нет. Слезаю с кровати. Не знаю, от чего дрожат ноги – от изнеможения или от страха, но мне приходится посидеть, прежде чем спустить пижамные брюки и присесть над ведром. Кожа покрывается потом, пока я выпускаю в пластик струю мочи, и я даю себе клятву никогда никому об этом не рассказывать, – а потом задаюсь вопросом, увижу ли я еще когда-нибудь кого-нибудь. Рывком натягиваю брюки и снова ложусь на кровать, всхлипывая в подушку, чтобы Анна не услышала.

Непостижимо, что я ухитряюсь снова заснуть, но, должно быть, это так, потому что, когда я просыпаюсь, высоко в небе блестит луна. Я рада, что на окнах нет занавесок, потому что так я могу видеть мерцающие звезды, замечать, как прекрасен мир. В животе у меня бурчит, и я осознаю, что не ела больше суток. Беру пластиковую миску с макаронами и вилкой засовываю холодную пасту и застывший сыр в пересохший рот. Рядом за дверью, в ванной, слышен шум спускаемой из бачка воды, и у меня вдруг перехватывает горло. Я роняю миску на пол и сворачиваюсь калачиком под стеганым одеялом, словно слой хлопка и перьев может меня защитить. Это ужасно, не чувствовать себя в безопасности в собственной спальне, и я спрашиваю себя, не придется ли мне после этого переехать. Будет ли вообще какое-то «после этого»? Я отбрасываю эту мысль прочь. Велю себе не вешать нос. Ведь Анне придется меня отпустить, не так ли?

В комнате стоит едкая, кислая вонь: смесь блевотины с мочой. Застарелый пот липнет к моей коже и пижаме, и я жалею, что не могу добраться до окна, чтобы глотнуть свежего воздуха. По стеклам барабанит дождь, мне отчаянно хочется оказаться снаружи, почувствовать, как капли брызжут на задранное кверху лицо, стекают по шее. Дедушка и бабушка обрадуются ливню. Бабушку беспокоило, что сухая погода стоит слишком долго, а дедушке скоро предстоит сажать луковицы; земля будет мягкой и податливой, если сегодня самочувствие позволит ему этим заняться. Мне интересно, как они там поживают, увижу ли я их еще. Чувствую головокружение и сжимаю одеяло, чтобы подавить ощущение, что я куда-то уплываю.

Во второй спальне скрипит кровать. Шаги Анны стучат по площадке лестницы, скрипит дверь ванной. Частота сердцебиения удваивается. Я еще не убрала за собой рвоту и не хочу рисковать еще больше разозлить Анну. Быстро сажусь, спускаю ступни на пол. Все тело болит, как тогда, когда я только начинала заниматься йогой, и я неловко ковыляю к ведру. Четырехглавые мышцы дрожат, когда я присаживаюсь над ведром. Отодвигаю ведро как можно дальше от кровати, беру рулон черных мешков и отрываю один. Сую поднос в мешок и завязываю горлышко. Подумываю, не швырнуть ли мне его через всю комнату, но потом засовываю под кровать. Он не тяжелый, но, может, мне удастся ударить им Анну, как-то захватить ее врасплох и вырвать у нее ключ. Я беру эту идею на вооружение и присовокупляю ко всем другим соломинкам, за которые хватаюсь.

Дверь распахивается, и мышцы у меня напрягаются.

– Доброе утро, – улыбается Анна. – Хорошо спалось?

Воздерживаюсь от сарказма и предлагаю:

– Я вот подумала. Что, если мы сходим сегодня на могилу Чарли? Ты и я. Или можем взять с собой Лекси, если хочешь. Несправедливо, что…

– Звучит здорово.

– Правда?

– Нет, – выпаливает она.

Я плюхаюсь на подушку.

– Как насчет чашечки чая по крайней мере? – Можно было бы бросить чашку ей в лицо, думаю я.

Анна прищуривается. Подхватывает ведро и выходит, не говоря ни слова, шумит вода в унитазе, и ее шаги грохочут вниз по лестнице. Как бы я ни ненавидела это ведро, меня охватывает паника при мысли, что она может его не вернуть. Закрываю глаза и напрягаю слух, чтобы понять, что она делает. Включаются кухонные краны, и вода шумит по трубам. С моими обострившимися чувствами я ощущаю себя Человеком-пауком. Анна возвращается, на ней мой фартук от Кэт Кидстон, одна рука сжимает пластиковую чашку, в другой – ведро. Я тереблю в руках клочок ваты, выбившийся из шва стеганого одеяла, и наблюдаю за ней краем глаза. Как она подаст мне чай без подноса? Она медленно идет к кровати. Тело наполняет адреналин. Я упираюсь ладонями в матрас, слегка переношу вес тела и нацеливаю ноги так, чтобы лягнуть ее изо всех сил. Она останавливается. Ставит на пол ведро. Сует руку в карман фартука и вытаскивает ножик для чистки овощей и фруктов. Его лезвие поблескивает, и к горлу подступает желчь.

– На тот случай, если у тебя возникнут какие-нибудь странные мысли. – Она ставит чай на тумбочку и пятится назад, сцепившись со мной взглядом.

Я отрываю от нее взгляд и беру чашку, но не могу подавить неистовое дрожание руки, и бежевая жидкость выплескивается мне на ногу.

– Он холодный. – Я отхлебываю чай. Рискованно пить что-либо, что она мне дает, но я сейчас испытываю такую жажду, что выпиваю чай залпом.

– Конечно. Ты думаешь, я дура?

– Нет. Ты расстроена. Понятное дело. Отпусти меня, Анна. Я никому не скажу. Все равно завтра сюда придут ремонтники. – Я ною, как мои карапузы из «Маленьких желудей», когда они переутомляются, но ничего не могу с собой поделать.

– Не беспокойся, Грейс. – Анна проводит пальцем по тупой стороне лезвия и делает ко мне шаг. – Все закончится очень скоро.

Мне кажется, что стены наваливаются на меня, потолок давит. В спальне не хватает воздуха. Когда Чарли умерла, единственное, чего мне хотелось, это быть вместе с ней, но сейчас я так боюсь смерти, что понимаю, как сильно мне хочется жить.

И тут звенит дверной звонок.

Анна большими шагами выходит из комнаты, захлопывая за собой дверь, а я поднимаюсь на колени и кричу, кричу, пока не начинаю чувствовать, что сейчас потеряю сознание. Две пары ног поднимаются по ступенькам, и я пьянею от облегчения, от того, что меня услышали, что меня спасут. Кладу руки на бедра и наклоняюсь вперед, тяжело дыша, как будто пробежала марафон.

Дверь распахивается, и на пороге возникает Лекси, с рукой на перевязи, с распухшей от кровоподтека щекой. Она выглядит маленькой и хрупкой. Тонкие голые ноги торчат из-под некогда белого больничного халата. За ней тенью вырисовывается Анна.