Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Небо было похоже на грозный серо-стальной саван с плачущими облаками. Большая толпа людей, одетых в основном в черное, ждала перед дубовыми двойными дверями часовни, люди промокали глаза и сморкались. Все выглядели такими же ошеломленными, какой я себя чувствовала.
Мы подождали в машине, пока все вошли внутрь, а затем распорядитель похорон подошел, чтобы сопроводить и нас в часовню. В тот момент я еще не плакала. Все казалось таким сюрреалистичным. Мы угрюмо прошествовали в крематорий под пение Евы Кэссиди, обещающей голубые небеса. Лекси выбрала песню «Над радугой». Чарли бы скорчила недовольную мину: «Чем не угодила Мадонна?»
Мы сидели на деревянных скамьях, сконструированных так, чтобы делать задницы такими же онемелыми, как сердца. В передней части часовни малиновые бархатные занавеси, отделанные золотом, висели за постаментом, где стоял гроб Чарли. На крышке гроба стояло оправленное в серебряную рамку фото смеющейся Чарли на пляже в Кромере. Я помню, как дедушка ее фотографировал.
Службу вел мужчина средних лет, который явно никогда не был знаком с Чарли. Звучали стандартные слова типа «сердечная», «забавная» и «добрая», а затем наступила моя очередь. Ватные ноги каким-то образом вынесли меня на кафедру, и передо мной предстали ряды блестящих от слез глаз. Я прочистила горло. «Чарли была моей лучшей подругой», – начала я. Я рассказала о том дне, когда мы познакомились, как она намазала кетчупом сладкие бутерброды Дэна. В этом месте послышался робкий смех. Я описала, как с того момента поняла, что она будет одним из самых важных людей в моей жизни.
– Тогда почему? – хрипло разнесся в тишине голос Лекси. Он звучал так, что было ясно: с момента смерти Чарли она курила одну сигарету за другой.
От замешательства я просто лишилась дара речи.
– Почему? – Теперь Лекси стояла, и голос ее звучал все громче, а лицо потемнело и исказилось.
– Почему? – повторила я, не понимая, чего она от меня хочет.
Взгляды присутствующих метались между мной и Лекси, словно следя за некоей зловещей игрой в теннис.
– Почему ты ее убила?
Лекси с такой ненавистью сверлила меня взглядом, что я невольно отступила назад. Ко мне устремился Дэн. Я подвернула ту же самую лодыжку, что повредила во время гонки, но не эта боль вызвала у меня слезы.
– Лекси, понятно, что ты сегодня не в себе, – вмешался дедушка ровным и спокойным голосом.
– Я каждый день не в себе, потому что эта мерзкая сука убила мою дочь. Убила Шиван. Это она виновата. Во всем виновата.
– Я не убивала. Я не понимаю… – Я озиралась по сторонам, ища ответа.
– Смерть Шиван была вызвана случайной передозировкой. Едва ли это вина Грейс. – Дэн прижал руку к моей спине, и рука эта была невыносимо горячей. – И я не понимаю, как вы можете винить Грейс за Чарли.
– Если бы Чарли не уехала…
– Почему она уехала, Лекси? Она ваша дочь – просветите нас. – Голос Дэна стал громче, и дедушка положил руку ему на плечо.
– Сейчас не место и не время, сынок. Лекси, ты не хочешь выйти со мной на улицу, вдохнуть воздуха?
– Мне не нужно никакого чертова воздуха, я хочу, чтобы вернулась моя чертова дочь, – упав на колени, заголосила Лекси.
Распорядитель похорон улыбнулся нам, хотя глаза его были холодны.
– Я думаю, вам лучше уйти.
Собравшиеся пребывали в замешательстве, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть.
Меня трясло от шока. Неверной походкой я двинулась к выходу, Дэн поддерживал меня, как девяностолетнюю, одна его рука обвивала мою талию, другая держала за локоть.
– Я никогда не прощу тебя, Грейс! – визжала за моей спиной Лекси.
Оказавшись на улице, я вцепилась в руку Дэна.
– Я схожу за машиной. – Дедушка ринулся на стоянку, тем временем как Дэн потирал мне спину. Мама, Оливер и бабушка сбились в кучку, слишком ошарашенные, чтобы говорить.
К тому времени как мы добрались до дома, я использовала все бумажные носовые платки из своей сумочки. В горле першило, а в глаза будто насыпали песку.
– Как насчет поминок?
– Хочешь пойти? – спросил дедушка.
– Нет, – прохрипела я. – Но Чарли…
– Чарли тебя любила. Она бы поняла.
Я выбралась из машины и, стоя на ногах, которые казались чужими, спросила:
– Вы зайдете?
– Думаю, нам следует пойти в паб и проверить, как там Лекси, – ответил дедушка.
– К черту Лекси! – жестко обронил Дэн.
– У нее больше никого нет, – сказал дедушка. – Но мы останемся, если ты хочешь.
Я покачала головой. Дедушка развернулся в три приема. Машина Оливера последовала за ним.
– Мы вернемся повидаться с тобой перед тем, как возвращаться в Девон, – крикнула мама из окна машины.
Мы стояли в прихожей, толком не зная, что делать.
– Чаю? – спросил Дэн.
– Чего-нибудь покрепче. – Мне хотелось напиться до бесчувствия. Я расстегнула молнию на платье, которое пахло часовней, и закуталась в шерстяную шаль. Несмотря на то что было двадцать градусов, меня бил озноб.
Дэн вручил мне водку с колой, и мы сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, и пили за девушку, которая теперь навсегда останется двадцатичетырехлетней.
– У тебя, наверное, нет сигаретки? – спросила Лекси.
– Нет.
– Я так и думала.
Потрясенные, мы лежим в тишине. Нас разделяет стена вопросов, оставшихся без ответа, и я не знаю, с чего начать.
– Когда ты вчера не пришла ко мне в больницу, я так и поняла: что-то не так. Потом я получила твое сообщение…
– Не мое.
– Ну, во всяком случае, с твоего номера, там говорилось, чтобы я пришла сюда, вот я и удрала. Доехала на хлебопекарном фургоне. Ты, значит, познакомилась с моей Белль?
– С Анной.
– С Анной?
– Дэн…
– Дэн? Ты городишь чертову бессмыслицу, милая. Говори начистоту.
– Дэн… Он мне изменил. – По мере того как слова вываливаются из меня, узел мучительной тревоги в животе скручивается все туже и туже.
Блестя глазами, Лекси слушает мое повествование с самого начала – как Чарли мечтала разыскать своего отца. Лоб ее собирается складками, когда я признаюсь, что украла фотографию Пола, пыталась проследить его через социальные сети, но ведет она себя тихо и безмолвно. Я рассказываю ей, как Анна устроилась работать в бар, куда, как она знала, ходит выпивать Дэн, как она соблазнила его и шантажировала, как переехала к нам и заставила меня поверить, что она сводная сестра Чарли, и лицо у Лекси становится белым, как подушка, на которой она лежит.