Но разве про такое расскажешь?

Опять возвращался вечером домой.

Нет, чтобы пойти более дальним, кружным, зато безопасным путем, поторопился, свернул в переулок. А там опять трое. Длинноволосый дергается, подбрасывает на ладони тяжелого металлического рака:

— Бери, бери! Для тебя, Алехин!

— За полбанки? — ухмыльнулся догадливый Алехин. И подумал: «Ишь придурки, узнали где-то мою фамилию».

— Зачем за полбанки? Ты по делу бери.

— Это как, по делу?

— А за полтинник.

— Значит, растут цены? — обиделся Алехин. — За простую механическую игрушку полтинник? Да она даже не заводится, в ней дырки нет для ключика. И ключика нет. Ну, положим, возьму я. Зачем мне ваш рак? Таскать в кармане?

И улыбнулся.

Не обидно, но с некоторым чувством превосходства.

Улыбка у Алехина широкая, открытая, как у губастого зайца из трагических рассказов Пришвина. И зубы ровные. Вот по ровным зубам, по широкой губастой заячьей улыбке Алехину и прилетело.

— Ты чего? — обиделся Алехин.

И опять ему не понравились глаза троицы — тусклые, неживые. Не поймешь, что надо таким? Но в драку не полез, намекнул, отмахиваясь: видел я вас, козлы. Небось, пробавляетесь на стройке? Мне вас найти, как плюнуть.

И дунул прямо по луже.

Обидно. Он мотается день-деньской по участку, пенсионер Евченко достал, сидит в печенках, а тут еще это хулиганье. Сегодня опять не сумел уговорить упрямого пенсионера пролонгировать страховку. Вот, дескать, помру, наследников у меня нет, кому достанется моя страховка? Такая у пенсионера логика. Алехин отвечает: да не пропадет ваша страховка, пенсионер Евченко, достанется государству. А достанется государству, станет оно сильнее. А станет государство сильнее, отыщутся ваши отдаленные потомки.

— Ага, — обиделся пенсионер. — Я всю жизнь горбатился, а потомки сразу на готовенькое?

Но больше всего мучила Алехина Верочка.

Он у нее был однажды. Уютная однокомнатная квартирка. Литовская стенка. Дорогой хрусталь, книжки на полках. Всякие красивые камни, особенно агаты. Их Верочке дарил геолог, с которым она когда-то дружила. Алехин не любил про это слышать. Бельгийский ковер, японский пылесос, тефлоновая посуда.

И все!

Представляете, все!

Совершенно не застраховано!

Алехин балдел от такой беспечности.

Задумавшись, вновь двинулся по роковому переулку.

Моросил дождичек. Развязался шнурок на ботинке, шлепал по грязи. Подняв воротник ветровки, Алехин присел на корточки, как раз перед знакомой лужей. Завязывая шнурок, подумал: как бы ни складывалась жизнь, пусть даже Верочка откажется от него, пусть даже не выдержит он испытательного срока, все равно он Верочку уговорит. Застраховать! Всю квартиру! Ведь случись пожар, все погибнет!

Когда Алехина сзади пнули, он как раз думал о том, как хотелось бы ему помочь Верочке. Поэтому упал неудачно — лицом в лужу. Вскочил весь в грязи, злой, хоть ополаскивайся.

Ну конечно, те же трое.

Ласковый Заратустра Наманганов за неделю оброс щетиной, смотрел на Алехина тускло, без интереса. Глаза под козырьком кавказской кепки, сдвинутой набекрень, казались неживыми. А на Вие промокла ватная телогрейка. Но стоял прямо, ни разу не чихнул перебитым носом. Только длинноволосый дергался и кривлялся. Нехорошо, мол, не по-товарищески поступаешь, Алехин. Расселся посереди дороги, ни пройти, ни проехать. Даже подмигнул. Мы, дескать, случайно пнули тебя, Алехин. Подумали, что это сидит перед лужей один наш хороший приятель.

А разве так обращаются с приятелями?

Алехин надулся, вытер платком лицо. Главное, решил, не дать им возможности спровоцировать драку.

— Если даже приятель, — заметил миролюбиво, — зачем же его пинать?

И сразу понял: ошибся. Длинноволосый задергался, обозлился, засучил рукава:

— Ты нас учить будешь, как обращаться с хорошими приятелями? Корить будешь приятелями?

И запрыгал, задергался, пытаясь достать кулаком до ровных зубов, до губастой миролюбивой улыбки Алехина.

— Он еще нас будет корить!

Когда Алехин позже рассказывал про случившееся в переулке, он, в общем, почти ничего не скрывал. Да и что скрывать? Все-таки трое. Разве разумный человек полезет в драку против троих? И забор грязный. Его, Алехина, значит, прижали к мокрому грязному забору, испачкали ветровку. А он все сдерживал этих типов. Жалел. Вы чего, дескать, разошлись, мужики? Здесь рядом милиция, здесь сержант Светлаев! Но глупым мужикам было все равно. Особенно бесился длинноволосый. Алехин, если бы захотел, мог запросто утопить его в луже, но рядом находились Заратустра и Вий. Черт знает, что у них в оттопыренных карманах, что спрятано за голенищами?

По рассказу Алехина выходило, что все трое были в высоких резиновых сапогах.

Чтобы не пугать длинноволосого, чтобы не спровоцировать настоящую неравную драку, Алехин якобы демонстративно отступил в лужу и, понятно, промочил ноги. Кроме того, скользко, Алехин нечаянно упал в лужу. Эти типы вроде опомнились, начали извиняться, длинноволосый протянул руку помощи. Но рука сорвалась, и Алехин еще три раза нечаянно падал лицом в грязь. Это рассердило длинноволосого: вот, дескать, Алехин, ты не держишься на ногах, а потом начнешь говорить, что это мы тебя замарали! Стали тянуть Алехина из лужи уже все втроем и, конечно, опять уронили.

Но подняли.

А чтобы снова не упал, прижали к грязному сырому забору. Длинноволосый при этом нечаянно сорвал с Алехина шарфик и втоптал в грязь.

— Ну, берешь рака? За деньги.

— За какие такие деньги? — отмахивался от длинноволосого грязный и мокрый Алехин.

— За хорошие деньги, — дергался длинноволосый. — За отечественные.

— Я вообще не беру чужого, — отмахивался Алехин.

— А ты не бери. Ты купи.

Для надежности Алехина прижали к забору, но забор оказался скользкий, Алехин упал. Его снова выловили из лужи:

— Теперь возьмешь?

— А что изменилось? — якобы обиделся Алехин. — Цены упали? Не хочу брать ничего чужого. Не мой этот рак, — упорствовал Алехин. — Не хочу рака. Он и не ваш, наверное.

— Вот заладил. — У длинноволосого прямо руки опускались. — «Наше — ваше». О чем ты? Чего как попугай. Раз наше, значит, и ваше. Что за непонятки? Наше, значит, ваше, а ваше — это наше. Не так разве?

— Не так!

— А как? — обозлился длинноволосый. — Если рак наш, тогда что твое?

— Ветровка моя, — заявил Алехин. — Шарфик мой. — Он топнул по воде. — Лужа моя. Родина моя. Земля.