– Знаешь, я говорила с мамой насчет того, чтобы переехать. – Эрин произносит это, как и все остальное, таким образом, будто слова просто срываются с ее уст сами собой, и она не обращает на них никакого внимания. Я изумленно воззрилась на нее.

– Уехать из Твин-Лейкс?

– Мы думаем о том, чтобы перебраться в Миддлбери. – Она пожимает плечами. – Я могла бы помочь маме с расходами на переезд. Мы также подумываем о том, чтобы купить ей машину, на которой она сможет ездить на работу. Возможно, там будет лучше… – Она не заканчивает предложения, но я знаю, что она хочет сказать: Возможно, там будет лучше для тебя.

Мне всегда хотелось одного – убраться из Твин-Лейкс. Но сейчас от этой перспективы появляется такое чувство, будто мои внутренности засунули в блендер.

– Когда? – спрашиваю я, и она опять пожимает плечами.

– Как только подыщем для тебя подходящую школу. И решим вопрос с деньгами. – Она протягивает руку и ерошит пальцами мои волосы, как будто я все еще маленькая девочка. – Мы можем начать все заново, Бринн. Мы все можем начать жизнь заново.

– Да, – говорю я. – Точно.

Ее улыбки всегда так мимолетны, как будто кто-то нарочно гонит их прочь. Она широко зевает, прикрывая рот тыльной стороной руки.

– Я иду спать. – Она встает и протягивает мне кока-колу. – Хочешь допить?

– Конечно, – говорю я и беру ее, хотя она и теплая. Секунду спустя я уже сижу в комнате одна, слушая гудение кондиционера, и от льющихся в окно солнечных лучей на моей шее выступает пот.

Мы все можем начать жизнь заново.

Хорошая идея. Вот только это не так-то легко сделать. Не так ли?

Я вспоминаю, как выглядело лицо Саммер в тот день, когда мы нашли этих несчастных ворон, одна из которых еще трепыхалась в снегу, вся в крови. Это Лавлорн, сказала она. Он не хочет нас отпускать.

И вспоминаю как мы в тот день нашли ее в лесу с тем несчастным котом, которого она держала в руке… и о том, как Саммер повернулась к нам, словно не узнавая.

Вот в чем загвоздка с тем, чтобы попытаться начать жизнь заново: Саммер нам этого не позволит. Она тоже не хочет нас отпускать.

БРИНН

Тогда

29 июня казался ясным погожим днем. Не было ни дождя, ни грозовых туч на небе. Деревья не перешептывались друг с другом, а стояли высокие и молчаливые, протягивая к голубому небу руки-ветви. Рои грузных пчел лениво летали над полями и лугами, а птицы клевали свои отражения в воде ручья. Этот день никак не подходил для кошмаров, жутких историй или каких-то темных теней.

В такой день совершенно нельзя было представить, что сегодня Саммер умрет.

«Приходите ко мне в Лавлорн, – говорилось в текстовом сообщении, которое она отправила нам. – Время пришло».

Поначалу мы решили, что эсэмэс просто шутка. Именно это я раз за разом повторяла себе самой и именно это пыталась объяснить копам. Шутка или просто очередная выдумка Саммер и попытка превратить ее в реальность. Мы вовсе не думали, что произойдет настоящее жертвоприношение. Мы не думали, что ей грозит реальная опасность.

Тогда почему вы вообще пошли туда? – спрашивали копы.

Потому что она нуждалась в нас. Потому что мы скучали по ней. Потому что это был Лавлорн.

Но ты только что сказала, что вы не верили, что Лавлорн реален.

Мы понимали, что это история из книги. Но эта история становилась явью.

Так верили вы или не верили?

Это был вопрос, на который мне так и не удалось найти правдивый ответ. Как старый парадокс квантовой механики, в котором говорится о кошке в закрытом ящике, которая остается одновременно и живой, и мертвой, пока ты не откроешь ящик и не посмотришь сама. Правдой было и то и другое и в то же время ни одно из двух. Мы верили в Лавлорн, и мы понимали, что это сказка, история из книги. Мы знали, что никакого Фантома не существует, и знали, что Саммер нуждается в нас. Мы любили ее и ненавидели, и она пугала нас.

Живая и мертвая. Я много об этом думала: когда мы увидели Саммер, стоящую на широком поле, приложив одну руку ко лбу, чтобы видеть нас, и держа что-то в другой руке – мы подумали, что это коврик или чучело – она уже была одновременно и живой, и мертвой, и каким-то образом то, что должно было с ней произойти, оказалось уже встроено в тот момент, скрыто в нем, как мина с часовым механизмом, отсчитывающим время до взрыва.

Вот за что я поначалу приняла кота. За коврик. За чучело. Он был ненастоящим. Ничего из этого не могло быть настоящим.

– Вы пришли, – только это и сказала тогда Саммер. Всю ту неделю, что прошла после окончания занятий в школе, мы не видели ее вообще. Я ни разу не разговаривала с ней с последнего дня в школе, когда, проходя мимо меня по коридору, она вдруг развернулась и схватила мою руку. «Скоро ты мне будешь нужна», – прошептала она, прижавшись ко мне так тесно, что группа восьмиклассников стала показывать на нас пальцами и смеяться. К тому времени слухи обо мне ходили уже несколько месяцев: будто бы я прячусь в туалетных кабинках и подглядываю, как другие девочки переодеваются в раздевалках; будто я пригласила Саммер переночевать у меня, а потом проскользнула к ней в кровать, когда она спала.

В тот день в поле Саммер показалась мне маленькой, на ней были белое платье и ковбойские сапоги, причем и то и другое не по размеру. И еще она показалась мне испуганной. На подоле ее платья темнело пятно – потом я поняла, что это была кошачья блевотина.

– Я не знала, придете ли вы, – сказала Саммер, и, когда мы подошли ближе, я увидела, что лицо у нее покраснело, как будто она плакала.

Тут Миа вдруг остановилась и взвизгнула, как собака, которую пнули ногой.

– Что – что это?

Это было тем самым предметом, который Саммер держала в руке – жалким, растрепанным комком шерсти. Вот только, когда она встала на колени, я разглядела, что это вовсе не неживой предмет, а животное, живое животное или полуживое животное: беззащитный взгляд выпученных глаз, хвост, прежде всегда махавший туда-сюда, лежит неподвижно, морда покрыта блевотиной и пеной. Это был Бандит, кот Боллов. Едва дышащий, издающий чуть слышные хрипы и шипение, совсем как старый радиатор.

Потрясение парализовало все мое тело. Я не могла пошевелиться. Язык, казалось, превратился в большого слизня, он распух и отказывался мне повиноваться. Миа издавала какой-то прерывистый писк, он звучал все быстрее и быстрее, как будто кто-то раз за разом наступал на игрушку-пищалку.