экипажа, оставив флейту на сиденье. Она поплотнее запахнула плащ на плечах.

– Мне… Мне и правда нужно с ним поговорить. Одну минутку.

Ее друзья неуверенно переглянулись.

– Ну, если вы настаиваете… Но мы будем вон там. Не уйдем, пока не увидим, что вы сели.

Эбба кивнула им, затем дернула головой в сторону ратуши. Мерритт сделал вдох, набираясь храбрости, и пошел за ней к стене. Они встали на достаточном удалении от дверей, чтобы не опасаться любопытных ушей.

– Спасибо. – Это слово стало облаком в неподвижном ночном воздухе.

Она дергала кайму своего плаща, совсем как Хюльда теребила края шали. Она смотрела куда угодно, но не на него, пытаясь собраться с мыслями, – она всегда так делала, когда обсуждала неудобную тему. Это вызвало странное чувство ностальгии.

Он ждал.

– Я не думала, что когда-нибудь снова тебя увижу, – сказала она наконец.

Он кивнул:

– Осмелюсь предположить, так ты и планировала.

Она поджала губы.

Мерритт прислонился к каменной стене, несмотря на то, что она была ледяная.

– Почему ты ушла? Ни слова, ни письма… Если ты его и оставила, то я не нашел…

– Не было письма, – прошептала она.

– Твои родители сказали только, что ты уехала учиться. Даже не сказали куда, – как будто они разделяли желание его отца избавиться от него.

Она сглотнула.

– В Оберлин, – ее голос звучал не громче падающего на землю листа. – В Оберлинский колледж.

Он бы мог ее найти, если бы знал это. Может, и к лучшему, что не знал. Он рылся в голове, подбирая слова.

– Это… хорошо. Ты всегда хотела получить образование.

Эбба подняла подбородок, но все еще не смотрела ему в глаза. Свет, падающий из окон, отразился в слезах на ее ресницах.

Он хотел было протянуть к ней руку, но удержал ее в кармане.

– Эбба…

– Я ушла, потому что мне было стыдно, – в ее голос просочились слезы, – потому что не знала, как еще это сделать.

Мерритт покачал головой, не понимая.

– Я же сказал… что мы переедем, помнишь? Туда, где нас никто не знает…

– Не из-за этого. – Она промокнула глаза капюшоном плаща. – Но ты прав. Ты заслуживаешь правды. И я наконец смогу жить с чистой совестью.

Один из кучеров окликнул ее. Эбба помахала рукой, но не обернулась.

– Твой отец оплатил мое обучение в Оберлине, – призналась она.

Мерритт отшатнулся назад, будто его толкнули.

– Мой отец? Почему? – И зачем это скрывать?

Она сделала глубокий вдох. Нашла точку на его плече и уставилась на нее.

– Это была взятка, Мерритт.

Он все еще не понимал.

Она пошевелила челюстью.

– Это была взятка. Отчасти. Я ведь… – Она прочистила горло. – Я ведь правда любила тебя тогда. Но он тебя ненавидел. Говорил, что ты всегда напоминал ему… что ты – «символ» неверности твоей матери…

Мерритт сделал шаг назад и поднял руки вверх.

– Погоди. Погоди. В каком смысле неверности моей матери?

Теперь она посмотрела ему в глаза. Ее губы раскрылись. Кучер позвал ее.

– А ты не знаешь? – спросила она.

– Чего не знаю? – В голове пульсировала боль.

– Что ты бастард, Мерритт!

Тишина ночи обволакивала его, как масло, после этого взрыва. В ушах звенело. Кожу кололо. Тошнота закручивала внутренности.

Она снова вытерла глаза.

– М-мне жаль. У меня нет времени…

– Он отрекся от меня, потому что я не… его? – пробормотал он.

Ее глаза блестели.

Он не мог это переварить.

– Тогда чей я?

– Я не знаю. – Она оглянулась на экипажи. Ее скулы обрисовались четче, когда она сжала губы, готовясь нанести очередной удар. – Он предложил отправить меня в Оберлин, если я… если я притворюсь беременной.

Желудок Мерритта ухнул вниз. Его будто перенесло на тринадцать лет назад. Эбба была ужасно прямолинейна той ночью…

– Я никогда не была беременна.

Он сглотнул:

– Я… Я знаю. Твои родители сказали…

– Тебе было восемнадцать. Это единственная причина, как мне кажется, по которой он тогда ко мне пришел. Ты был уже достаточно взрослый, чтобы жить самостоятельно. У него бы не возникло никаких проблем с законом, если бы он отказал тебе в содержании.

Заледенев до мозга костей, Мерритт покачал головой, хотя не то чтобы не поверил.

Кучер крикнул.

Эбба отвернулась.

– И ты даже не подумала рассказать мне? – Яд обжигал его язык. – Ты не подумала сказать мне, что мой отец играл мной… как пешкой?

Слезы заструились по ее щекам.

– Я обещала ему не говорить ни слова.

– Обещала? – теперь он кричал. – Ты также обещала выйти за меня! Ты говорила, что любишь меня, а потом провернула… это?

Теперь она плакала по-настоящему. Кларнетист и его приятель быстро приближались.

– Мне жаль, Мерритт. Мне пришлось сделать выбор.

– И ты его сделала, – плюнул он. – Ты сделала выбор за мой счет. Я все потерял, Эбба. Я не виделся и не говорил с матерью и сестрами тринадцать лет. Ты обманула меня и вырвала мне сердце, и ради чего – флейты?

– Все не так, – возразила она. – Ты никогда не понимал.

– Ты права. Не понимал. – Он обвиняющим жестом наставил на нее палец. – Я никогда не понимал таких эгоистичных людей, как ты.

Она уже рыдала, но Мерритт не находил в себе жалости к ней. Кларнетист положил руку ей на плечо.

– Пойдемте, мисс Маллин. Хватит с него.

Эбба позволила мужчине увести себя. На полпути к экипажу она обернулась, и ей хватило приличия одними губами произнести: «Прости меня». Мерритт не отреагировал, будто превратившись в камень. Он смотрел, как она садилась в экипаж. Смотрел, как все они уезжали, пока улица не опустела, а в ратуше не погас свет.

Это странным образом напоминало то время, что он провел в яме под домом. Он стоял, пялился в никуда, пока не онемели пальцы на руках и ногах, и мечтал о том, чтобы сердце и мысли последовали их примеру.

Но вместо того, чтобы онеметь, они пылали на темной пенсильванской улице высоким костром, поглощающим одинокого Мерритта.

Глава 29

15 октября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд

Вернувшись домой на следующее утро, Мерритт был вымотан. Накануне около одиннадцати вечера он сумел найти койку в местном каретном сарае, и спал на ней вместе с еще двумя мужчинами, чей храп был громче пушечных залпов. Затем он отдал последние деньги, чтобы добраться до Блаугдона. Его тело болело, глаза пересохли, а все остальное было… вывернутым и все еще выворачивалось. Ему нужно было… он точно не знал. Бежать, пока он не сможет пройти больше ни дюйма, чтобы потом спать целую неделю и заставить