Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Раб по рождению? Для индейца странно. Но… но для спальника нормально.
– Да. А белый? Он-то должен знать о «зёрнышках». Это же самое дешёвое из лакомств, дешевле ковбойских конфет.
– Похоже, – усмехнулась Миллисент, – у белого тайн и странностей не меньше, чем у индейца.
Миллисент быстро закончила с кассой и убрала деньги.
– Да, кажется, совсем недавно я считала, что ничего интересного для нас уже нет. Что мы всё обо всех и обо всём знаем.
Лилиан засмеялась и обняла сестру.
– Милли, когда не будет интересного, ты его выдумаешь. И знаешь, я тут думала. О русских. Ну, их праздники, вкусы и так далее, нужно расспросить Джен Малик. У неё ещё дочка «недоказанная».
– Да, знаю. Она ведь русская. И очень мила. Кстати, стоит намекнуть ей, что она может заходить к нам с девочкой.
– Кстати, дочка белее матери.
– Ещё одна тайна для меня? – засмеялась Миллисент.
– Специально для тебя, – поддержала шутку Лилиан. – Три задачи сразу лучше, чем по очереди.
– Не лучше, а интереснее, Лилли.
Женя аккуратно разделила плитку на три части. Разлила чай. Алиса хитро исподлобья следила за Эркином, и, поймав этот взгляд, он не склонился над чашкой, а поднес её ко рту. Алиса вздохнула: сослаться на Эркина не удастся – и села прямо. Женя улыбнулась.
Мирное вечернее чаепитие. Эркин сидит, опираясь локтями о стол и держа двумя руками чашку перед лицом. Дышит паром. Но чашка мешает ему видеть Женю, и он, отпив, ставит её на стол.
– Бери «зёрнышки». Ты не пробовал раньше?
– Нет. Там, – он головой показывает куда-то за стены комнаты, и Женя догадывается, что речь идёт о Паласе. – Там такого не было.
– А что было?
– Ну-у, шоколад, плитками, конфеты с ликёром, с бренди… – он пожал плечами, припоминая. – Вино с фруктами…
– Вкусно? – заинтересовалась Алиса.
– Не знаю, – смущённо признался он. – Чего-то не пробовал, только видел, а что пробовал… совсем не помню, – и улыбнулся Жене. – Апельсины помню.
– Два больших или три маленьких, – засмеялась Женя. – Я тоже помню. Очень холодные.
Алиса недоумённо посмотрела на них, но быстро переключилась на «зёрнышки» Эркина. Он отщипнул уголок и всё, больше не ест. Она уже потянулась к плитке, но её остановил строгий взгляд матери.
– И перестань её баловать, – не менее строгие слова были обращены к Эркину. – Тебе тоже нужно сладкое.
Как всегда, он не стал спорить, только опустил ресницы на секунду и решительно взял свою долю, разломал пополам, половину кинул в рот, а другую подтолкнул к Алисе. Только в опущенных глазах, да в силе, с которой он разломал плитку, и проявилось его недовольство. Но Женя столь же решительно повторила его операцию со своей плиткой, правда, ей пришлось взять нож, и «лишнюю» она положила перед Эркином.
– Ты работаешь. Тебе надо сладкое.
– А ты? – вскидывает он на неё глаза. – Ты не работаешь?
Женя только улыбнулась в ответ. И её улыбка тут же отозвалась его улыбкой.
Потом, уже когда Алиса крепко спала, а он лёг, Женя, пробираясь в темноте к своей кровати, вдруг присела на корточки у его постели, осторожно ощупью погладила по голове.
– Ёжик мой, знаешь, как приятно делиться.
Он легко перехватил её руку, прижал к своему лицу и тут же отпустил.
– Кто я?
– Ёжик, – повторила она. – Чуть что, сворачиваешься клубком и колючки выставляешь.
Он ждал, что она опять… дотронется до него, ждал, хотел и боялся этого. Но Женя встала и пошла к себе. И если б он лежал не на полу, он бы и не услышал ничего, так бесшумны были её шаги. Чуть скрипнула кровать, зашуршало одеяло. И еле слышное сонное дыхание.
Эркин потянулся под одеялом, высвободил руки. Днём уже жарко, и вечером без куртки не замёрзнешь. Уже не весна, лето почти. Летом дров колоть не надо, хотя если на зиму закупают… Летом другая работа… Он закинул руки за голову и улыбнулся тому, как легко, без боли в правом плече, удалось это сделать. Совсем хорошо зажило. Зудит иногда внутри, но разотрёшь – и нормально. И щека чешется. Особенно когда вспотеешь. Но повезло ему, конечно, сказочно. В жизни так не везёт. Чтоб из такой заварухи и целым выскочить. С пристройкой работы ещё дня на три, не меньше. Крышу надо делать сейчас. А то в дождь все зальёт. А дождя давно не было. Странная весна. То льёт без перерыва, то сушь такая же. Как в то лето, когда Грегори забрал его со скотной гнать бычков на бойню…
…Второе лето подряд хозяева покупали весной стадо бычков, лето их пасли на свободе, а осенью гнали на бойню. На второе лето Грегори спьяна разругался с другими надзирателями, отказался от сменщика и взял троих рабов. Двоих рабов и отработочного. Его, круглолицего смешливого Шоколада, а отработочного звали… Джефф, да Джефф. У него кончался третий год отработки, и парень из кожи был готов вылезти, лишь бы отработать до конца и получить свободу. Тогда он и научился ездить верхом. Грегори взял лошадей для всех, да ещё две лошади для вьюков и подмены. Двойное стадо получилось. Грегори ездил ловко, а они все в первый раз сели верхом, и Грегори в своё полное удовольствие наиздевался над индейцами, которые с конём не могут справиться. Шоколад в первый же день сбил лошади спину, и Грегори его так выпорол, что парень долго спал только на животе. Он потихоньку подсматривал, как сидит на лошади Грегори, и подражал ему. А как сообразил и приспособился ловить движения лошади и подстраиваться под них – дело пошло куда лучше. День за днём, ночь за ночью бычки, лошади и они. Не видя людей, ночуя у костра – Грегори ставили палатку. Грегори беспощадно влеплял плетью или кулаком за каждую оплошность, но показательных порок не устраивал. Да и перед кем выпендриваться, перед бычками? Каждое утро один из них оставался у костра, Грегори называл это лагерем, и он долго не мог привыкнуть и боялся окрика: «Пошёл в лагерь!» – да и не он один. Грегори заметил это и остававшегося звал лагерником. Их страх забавлял его. Лагерник убирал, следил за костром, стряпал из выдаваемых Грегори утром продуктов. Вечером лагерник подавал в палатку обед, Грегори раздавал им хлеб и варево, и один уходил к стаду на ночь, а двое отсыпались. Ночной с утра оставался в лагере и мог отоспаться днем. Этого порядка Грегори придерживался железно. И в них так вбил, что, когда кончились продукты и