– Мы выживем, – коротко ответила Сесилия.

Она позаботится о деньгах. Как и всегда. Джон Пол с радостью выбрасывал из головы мысли о счетах и выплатах по ипотеке.

– Правда? – с сомнением переспросил он. – Ты уверена?

Фицпатрики были состоятельными людьми, и Джон Пол вырос в уверенности, что всегда будет жить богаче, чем большинство знакомых. Если рядом мелькали деньги, он вполне естественно предполагал, что является их источником. Сесилия не пыталась ввести его в заблуждение относительно ее собственных заработков последних лет, просто ей все никак не выпадало случая об этом упомянуть.

– Я тут подумал, – продолжал он, – что, если меня здесь не будет, нам стоит договориться с кем-нибудь из ребят Пита, чтобы они заглядывали и выполняли для тебя всякую мелкую работу. Скажем, чистили канавы. Это по-настоящему важно. Нельзя это запускать, Сесилия. Особенно в сезон лесных пожаров. Мне придется составить список. Я то и дело вспоминаю что-нибудь еще.

Она замерла. Сердце глухо бухало в груди. Как такое вообще возможно? Нелепо. Немыслимо. Они что, действительно лежат в постели и обсуждают то, как Джон Пол сядет в тюрьму?

– Я так хотел сам научить девочек водить машину, – дрогнувшим голосом сообщил он. – Очень важно, чтобы они поняли, как вести себя на дороге в сырую погоду. Ты не умеешь правильно тормозить на мокром асфальте.

– Ничего подобного, – возмутилась Сесилия.

Она оглянулась на мужа и увидела, что он плачет и слезы текут по складкам морщин среди седой щетины. Джон Пол извернулся и зарылся лицом в подушку, как будто пытался спрятаться.

– Я знаю, что не имею права. Не имею права плакать. Я просто не могу представить, что не буду видеть их каждый день по утрам.

А вот Рейчел Кроули не увидит свою дочь больше никогда.

Но Сесилии не удавалось достаточно ожесточить свое сердце. В муже она больше всего дорожила именно его любовью к дочерям. Дети привязали их друг к другу так, как, насколько ей было известно, не всегда случалось с другими парами. Делиться рассказами о девочках, смеяться и гадать об их будущем стало одной из величайших радостей ее брака. Она вышла за Джона Пола ради того отца, которым, как она знала, он должен был стать.

– Что они обо мне подумают? – простонал он, прижав ладони к лицу. – Они меня возненавидят.

– Все в порядке, – заверила его Сесилия, не в силах больше этого выносить. – Все будет в порядке. Ничего не произойдет. Ничего не изменится.

– Но я не уверен. Теперь, когда я все же произнес это вслух, когда ты узнала, столько лет спустя, все кажется слишком осязаемым, куда более реальным, чем когда-либо прежде. Знаешь, это сегодня, – сообщил он, утерев нос тыльной стороной ладони, и взглянул на нее. – Сегодня тот самый день. Я вспоминаю каждый год. Ненавижу осень. Но в этом году все куда острее, чем обычно. Не могу поверить, что это сделал я. Не могу поверить, что я так поступил с чьей-то дочерью. А теперь моим девочкам, моим девочкам… моим девочкам придется заплатить.

Раскаяние терзало все его тело, как самая мучительная болезнь. Все инстинкты Сесилии требовали облегчить его страдания, спасти его, каким-то образом унять боль. Она притянула его к себе, словно ребенка, и зашептала что-то успокаивающее.

– Чш-ш-ш. Все хорошо. Все обязательно будет хорошо. После стольких лет не может найтись никаких новых улик. Должно быть, Рейчел ошиблась. Ну же, уймись. Дыши глубже.

Он зарылся лицом в ее плечо, и его слезы промочили насквозь ткань ее ночной рубашки.

– Все образуется, – пообещала она ему.

Сесилия знала, что это никак не может быть правдой, но, гладя седеющие волосы Джона Пола, по-армейски ровно подстриженные на затылке, наконец-то поняла кое-что про себя.

Она никогда не пошлет его в полицию.

Похоже, все ее рыдания в кладовых и рвота в канавах были показными, ведь до тех пор, пока обвинения не предъявлены никому другому, она намеревалась хранить его тайну. Сесилия Фицпатрик, которая всегда первой вызывалась добровольцем, которая никогда не сидела спокойно, если что-то требовалось сделать, которая обязательно носила соседям обеды в судках и щедро тратила собственное время, которая уверенно отличала правильное от неправильного, была готова отвести взгляд. Она может позволить и позволит другой матери страдать.

У ее добродетели были свои границы. Она могла бы с легкостью прожить всю жизнь, даже не подозревая об их существовании, но теперь точно узнала, где они проходят.

Не жалей масла! – потребовала Люси. – Горячие крестовые булочки следует подавать истекающими маслом. Разве я ничему тебя не научила?

– Разве тебе не известно слово «холестерин»? – парировала Тесс, но все же снова взялась за нож.

Они с мамой и Лиамом сидели на заднем дворе под утренним солнышком, пили чай и ели подрумяненные на огне пасхальные булочки. Мама накинула поверх ночной рубашки розовый стеганый халат, а Тесс с Лиамом так и остались в пижамах.

День начался подобающе мрачно для Страстной пятницы, но внезапно передумал и решил повертеться и похвастаться своими осенними красками. Дул свежий игривый ветерок, а солнечный свет просачивался сквозь листву растущего во дворе огненного дерева.

– Мам? – окликнул ее Лиам с набитым ртом.

– Хм? – отозвалась Тесс.

Она подставила лицо солнцу, прикрыв глаза, и наслаждалась сонным умиротворением. Прошлой ночью, вернувшись с пляжа домой к Коннору, они снова занимались сексом. Вышло даже сногсшибательней, чем предыдущей ночью. Некоторые его умения были и впрямь весьма… выдающимися. Может, он какую книжку прочел? Уилл эту книжку определенно не читал. Занятно, что неделю назад она считала секс всего лишь приятным, не слишком регулярным развлечением, но особо о нем не думала. А теперь, на этой неделе, он захватывал ее целиком, как будто ничто другое вовсе не имело значения, как будто только во время секса она и жила настоящей жизнью.

Ей казалось, что у нее развивается зависимость от Коннора, от характерного изгиба его верхней губы, ширины его плеч и…

– Мам! – снова окликнул ее Лиам.

– Да.

– А когда…

– Сперва прожуй то, что у тебя во рту.

– Когда приедут папа и Фелисити? На Пасху?

Тесс открыла глаза и глянула на мать. Та приподняла брови.

– Я не уверена, – уклончиво сказала она Лиаму. – Нужно будет с ними поговорить. Возможно, им придется поработать.

– Они не могут работать в Пасху! Я хочу, чтобы папа разбил головой шоколадного кролика.

Каким-то образом у них зародился несколько жестокий обычай начинать утро пасхального воскресенья с ритуального разбиения лбом шоколадного кролика. Уилл и Лиам находили вдавленную мордочку бедняги до крайности уморительной.