– …на работу.

– А о брате ты подумала?

– …за пенсией!

– Это недалеко. Возьми Костика, пусть тоже погуляет.

И вот я-старуха хлопаю по плечу старика-Костика. Он отрывается от своей стрелялки, трясущимися руками снимает наушники и специальные очки, надевает слуховой аппарат и очки обыкновенные. Мы берем у печки свои стариковские палки и дуем на почту, потому что Драгоценного Костика нельзя оставлять одного.

– Ну не кисни! Я всего лишь прошу тебя посидеть с ребенком до моего отпуска, а там – езжай на свою практику!

– Как будто меня будут ждать!

Я уеду завтра со всеми или не уеду вообще, она прекрасно это понимала.

– Вот и хорошо! Вот и прекрасно, что тебе там делать-то? В земле ковыряться? Иди в огород вон, редиску прополи. Чем тебе там намазано, я не пойму? Мальчики? Да они все большие, им с тобой будет неинтересно. Отец? Я не против, пусть приезжает! Общайтесь на здоровье, но только здесь!

Я молча разглядывала ее кроксы. Здесь пообщаешься!

– Она хочет мертвяков откапывать, мам. Я читал, чем эти археологи занимаются. – Братец вернулся в свое кресло. Точнее, в дедушкино. Серовато-белое с огромными пионами, кое-где затертое так, что виден поролон. На сиденье обивка была уже прозрачной, братец подкладывал туда четыре подушки.

…Нет, сначала подушка была одна. Со временем перья (или что там внутри?) утрамбовались, и братцу стало жестко и низко, пришлось подкладывать вторую. Со временем перья (или что там внутри?) утрамбовались и во второй подушке… В общем, теперь их четыре, и меня гложет любопытство.

– Что, завидно? – поддела я Костика.

– Ага. – Мать ответила вместо моего братца. – Спит и видит, как повторит судьбу Египетской. Никуда ты не поедешь, и хватит об этом. Редиска ждет. – Она кивнула на заросшие грядки за окном и ушла на кухню, давая понять, что разговор окончен.

– Какой еще Египетской?

– Пирамиды, – ответил за нее Костик и уткнулся в компьютер, тоже давая понять, что разговор окончен.

В огороде я наконец успокоилась. Редиска и впрямь заросла бурьяном, и это было здорово. Когда ты занята, никто тебя не трогает. Главное, матери на глаза не попадаться, чтобы не вспомнила о поездке и не вздумала звонить отцу сама. Утром он приедет, а у меня уже рюкзак собран (неделю как), вдвоем, может, и отобьемся. А если она позвонит и скажет: «Не приезжай», – отец, конечно, не приедет.

Огород промочило вчерашним дождем, трава выдиралась тяжело, таща за собой здоровенные комья земли. От этого в грядке оставались лунки, как от кротов, даже больше. Я выдергивала траву и репетировала про себя, как завтра мы с отцом будем отпрашиваться.

Он приедет, наверное, к завтраку и скажет: «Давай быстрее, автобус двоих ждать не будет». А я встану и буду стоять, изображая смятение на лице. Тогда мать рассердится, скажет: «Ты чего, ему не позвонила? Я же тебя просила вчера…» – хотя не просила, и слава богу, тогда бы у меня вообще не осталось шансов. «Леш, извини, что мы тебя дернули, она не едет, болеет она». Тут я притворно удивлюсь (хотя уже давно не удивляюсь), спрошу: «Чем это болею? Ты ж говорила, что с Костиком некому сидеть?» – сделаю глупое лицо и уставлюсь на нее. В такие моменты за матерью интересно наблюдать. Сперва она будет подмигивать. Тут надо держать паузу и не менять выражение лица. А потом подмигивания заметит отец. Мать заметит, что он заметил, и возмутится: «Ты что меня монстром выставить хочешь?! Постыдилась бы отца! Как будто я Золушкина мачеха: ребенка на каникулы не отпускаю, делаю из него няньку для младшего!»

…И вот тут надо повыше подпрыгнуть, крикнуть погромче: «Спасибо, мам!» – хватать рюкзак, отца и бежать, пока не поймали!

– Чего бормочешь? – Ирка опять подошла тихо. Она всегда подходит тихо и застает меня в самых дурацких видах, а потом рассказывает всем. Развлекается. Больше всего хотелось ее послать подальше, но я не решилась. Лето длинное, и неизвестно еще, где я его проведу. Да и осенью она может мне припомнить.

В школе Ирка заводила: как скажет, так и будут наши девчонки о тебе думать. Поссориться с ней – значит и со всем классом. Ляпнет про тебя что-нибудь, и все смеяться будут. А дома она тихая. Прикидывается моей подругой, да так ловко, что иногда я даже в это верю.

– Напеваю. Ты вроде на реку хотела? – Ирка все вечера торчит на реке. Там наши собираются летом, кто не разъехался. А меня не пускают из-за Костика.

– Далась тебе эта река! – Ирка достала из кармана рабочие перчатки и включилась в прополку с таким видом, будто за этим и пришла. – Обиделась – так и скажи.

Я покачала головой, хотя на Ирку мне было за что обижаться. Я, конечно, сама виновата, черт меня дернул ей рассказать про это пятно! Ирке нельзя доверить ни одной самой плохонькой тайны, обязательно разболтает на весь поселок. Все это знают и все доверяют, как загипнотизированные. Ирка никого специально не пытает, но как-то умеет так построить разговор, что ты сама ей все выболтаешь.

Так вот, про пятно: была у меня родинка на плече, здоровенная, почти черная, ужас, в общем. Тетьнюся – наша знахарка, давно говорила, что пятно нехорошее, надо-де избавляться, а то всякое приключиться может. Я не вникала, какое такое «всякое». Просто пришла к ней на днях да и свела безобразие. Теперь на том месте у меня ожог, маленький, почти черный… Говорю ж ерунда, а не тайна. Но Ирка разболтала всем, и это было обидно.

– Не обижайся! – Ирка тащила сорняки с таким рвением, будто они растут от ядра Земли, не меньше. – Подумаешь, родинка, никто ж не смеялся! Пахомова вон, весной за приворотным зельем к Тетьнюсе ходила, так та ее на смех подняла, да еще родителям рассказала.

– Это когда ее месяц потом из дома не выпускали?

– Ну да! А у тебя просто родинка, тьфу! – Она картинно плюнула на грядки и уставилась так выжидательно, что я сказала:

– Меня тоже из дома не выпускают. – Да и вывалила ей все про поездку и Костика.

– Практика студентов-археологов?! – Ирка даже траву рвать перестала. – Класс! То есть мать у тебя зверь, туда не пускать!

Я кивнула: точно, зверь.

– А сама не боишься? Могильники, мертвяки…

– Она то же самое говорит. И вспоминает какую-то Египетскую, что-то с ней на раскопе случилось не то. А меня из-за этой пирамиды…

– Когда? Погоди-погоди, знакомая фамилия…

Я фыркнула: еще бы не знакомая! Но Ирка уселась прямо на грядку и принялась тереть грязным кулаком лоб с таким видом, будто решает контрольную.

– Была в поселке Египетская! С твоими в одном институте работала, не помнишь, что ли? Ну дед еще твой их троих на работу возил: отца, мать и эту… Ну?

Я изобразила задумчивость, в надежде, что Ирка сама мне все расскажет. Плохо помню деда, маленькая была. Помню его фигуру около печки: дед открывал дверцу, разувался и протягивал ноги к самому огню. Смешно вздрагивал, случайно касаясь пальцами горячего металла дверцы. Закуривал вонючую папиросу и, согнувшись пополам, выдыхал в печку дым. Меня он звал Екатериной, даже когда сажал на горшок. Он приносил мне из леса «подарок от лисички» – лежалые бутерброды, которые взял с собой, уходя, да так и не съел в азарте грибника. Мать с отцом смеялись, потому что те же самые бутерброды, сделанные при мне за столом, я есть не хотела. Другое дело: подарок от лисички!