Но Ингрид промолчала. Не выбила оружие у него из рук, хоть это и было проще простого. Еще одна заноза тревожно скребет под ложечкой.

Она смирилась?

* * *

В размышления Карла вторгаются голоса Карен и Корнелиса Лоотса. Что-то в их обсуждении достигает его сознания, привлекает внимание, настораживает.

— Токсины, да знаю я, что это такое. Но какое конкретно отношение они, по-твоему, могут иметь к делу?

— Ну, вдруг он выявил у Гротов какой-то производственный огрех? Который может угрожать и их нынешней деятельности, и расширению.

— Тогда это плесневые токсины, — говорит Карен. — Ведь именно разными видами плесневых грибков он и занимался. Во всяком случае, так говорила дама из университета.

— Плесень может быть чрезвычайно опасна.

— В домах и в продуктах питания, да, пожалуй, в частности в рисе. Несколько лет назад Фредрик Стууб заявил об этом в СМИ. Но плесень в крепком спиртном — никогда не слыхала. К тому же всем документам, относящимся к исследованиям Фредрика, уже по нескольку лет.

Карен настроена скептически, а Карл успел отбросить мысли о тревожном молчании Ингрид. Он ведь и сам просмотрел документы в компьютере Фредрика Стууба.

— А какова тогда связь с Габриелем? — вмешивается он в дискуссию. — Плесень в протеиновом порошке?

Корнелис уныло пожимает плечами.

— Во всяком случае, мне кажется, надо привлечь специалиста. Может быть, врача. Пусть просмотрит материалы.

— Ладно, — говорит Карен, — ты прав. Я попрошу Брудаля глянуть. Возможно, Фредрик напал на какой-то след, но что касается связи с Гротами — тут я пас. И Карл прав: как сюда вписывается Габриель? Вряд ли дед обсуждал с ним результаты своих давних исследований. Кстати, уже девятый час. Хватит на сегодня.

— Что будете делать на праздник? Домой поедете на Трех Королей? — спрашивает Карл, стараясь говорить непринужденным тоном.

Безуспешно. Карен пристально смотрит на него. Об этом он не сказал ни слова, но она понимает, что ее больничный помешал Карлу уйти в отпуск по уходу за детьми. И что он опять вышел на службу, Ингрид вряд ли обрадовало.

— Дома нелады? — спрашивает она.

Карл кивает.

— В таком случае ты поедешь домой. Сделай все, хоть в лепешку расшибись. Прицепи фальшивую бороду и засыпь жену и детишек подарками. Это приказ.

— Ладно, поеду завтра после обеда и вернусь в четверг рано утром. А ты-то сама? С твоей подругой все уладилось?

— Насчет уладилось — громко сказано, но сейчас вроде бы все спокойно.

— Она заявила в полицию?

Карен вздыхает:

— Заявила. А потом забрала заявление, но я вообще-то не думаю, что она к нему вернется. Ну а если что случится, либо Марике, либо Лео сразу мне позвонят.

— Значит, ты останешься здесь на Трех Королей совсем одна?

— Корнелис тоже останется, так что мы будем развлекаться вдвоем. Вероятно, родня пригласит меня на праздничный ужин, но мысль о том, чтобы тащиться за тридевять земель в Лангевик, пожалуй, еще хуже. Вдобавок, когда я прошлый раз уехала с острова, кое-что случилось, — добавляет она с кривой усмешкой. — Не стоит допускать возможность третьего убийства.

Звук едва слышен, просто какая-то глухая дрожь, идущая с нижнего этажа, заставляет ее замереть и сесть в постели. Легкая вибрация оконных стекол, вызванная не проезжающим мимо доставочным фургоном, не ветром, не топочущим соседом. В час ночи доставочные фургоны тут не ездят. Снаружи тихо падает снег, она в доме одна. И еще прежде, чем этот звук слышится вновь, на сей раз громче, она понимает, что кто-то взялся за дверную ручку и пытается открыть мастерскую.

Она все время знала, что он явится. Рано или поздно. Методично наведается во все места, какие вспомнит. Карен, Марике, мастерская. Конечно, будет искать и у Эйрика с Коре. У ее родителей он уже побывал. Мама вчера не хотела говорить, не хотела тревожить дочь, но в конце концов, когда Эйлин допекла ее вопросами, призналась, что Бу побывал у них. Почти целый час сидел в машине на дороге неподалеку от дома. В конце концов отец вышел и крикнул ему, что ждать не имеет смысла. Эйлин здесь нет. Мать нехотя повторила, что́ ответил Бу:

“Он просил передать, что в отчаянии и хочет, чтобы ты вернулась домой. Не понимает, почему ты от него ушла”.

Детей он повидать не хотел. Мол, не стоит их тревожить, пока “все не утряслось”. Не спросил даже, где она. Наверно, понимал, что ответа не получит. Или спрашивать было незачем. Рано или поздно он сам все выяснит. Она думала, еще есть время. Надеялась.

И сейчас оцепенело сидит на краю кровати, а мысли кружатся, как белье в сушилке, и кровь стучит в висках. Она смотрит на полстакана виски на ночном столике, на нечитаную книгу. На хлебный нож, который принесла сюда вчера вечером, когда не могла заснуть. Почему-то он внушал тогда особую защищенность. А теперь кажется нелепым, как дурная шутка. У меня нет ни единого шанса, думает она. Как, черт побери, я могла верить, что сумею здесь спрятаться?

При мысли об этом сушилка наконец перестает вертеться. Медленно покачивается туда-сюда, меж тем как Эйлин осознает: он ломится не в ту дверь. Не знает про квартиру над мастерской. А секундой позже она вспоминает раздраженный ответ Марике на вопрос Карен: “Ты что, правда не веришь, что у меня есть сигнализация?” Конечно, дверь внизу на охранной сигнализации, ведь в мастерской множество ценных вещей. Она, наверно, не срабатывает, если просто дергают дверь, но если кто-то вломится внутрь… Затем эту мысль перебивает другая.

Вдруг это вообще не он?

Бесконечно медленно она соскальзывает на пол, ползет к стене с окном. Задернутые шторы тяжелые, не шевелятся от движения воздуха, когда она тихонько встает. Щелка слишком узкая, и секунду Эйлин мешкает, но потом осторожно отводит штору рукой. Нехотя прижимается лицом к окну, смотрит вниз, на улицу.

Фонари в пелене снегопада светят тускло. Темная фигура, которая отступила на шаг от двери и неотрывно глядит на мастерскую, может быть кем угодно. На очной ставке ни один свидетель не опознает этого человека. Ни один, кроме нее.

В следующий миг время замирает. Бу Рамнес делает еще шаг назад и смотрит на верхний этаж, она цепенеет. Стоит неподвижно, не дыша, видит, как его взгляд скользит по веренице черных окон. Потом он резко отворачивается и сердитой походкой идет к машине. Только когда слышит хлопок дверцы и видит, как черный “мерседес” медленно едет прочь, она переводит дух и опускается на холодный пол.

В двадцать минут пятого Карен Эйкен Хорнби просыпается, рывком, даже кровать покачивается. Первая мысль: что-то происходит на улице или, может, ее разбудил какой-то звук в гостиничном коридоре; она отрывает голову от подушки, прислушивается. Однако слышен лишь негромкий посвист ветра, бьющего в стекло, да тихий гул водопроводных труб в ванной.