Он подошёл так тихо — ни единый сучок не хрустнул. Едва не выронив фонарь, я резко обернулась. Я узнала голос графа, но всё же мне стало легче, когда он шагнул в освещённый круг, так, чтобы я могла его видеть.

Он уже успокоился. По крайней мере, выглядел, как обычно: маски заботливого мужа как не бывало.

— Графине лучше?

— Понятия не имею. Вы собираетесь о ней говорить или сразу перейдём к сути таинственного и «чрезвычайно важного» дела? И, черт возьми, прекратите светить в глаза.

— Простите. Да, вы правы, ни к чему медлить. Прошу за мной.

Он оглядел мой плащ, фонарь, который я держала высоко поднятым, и, заинтригованный, двинулся следом:

— Вы напоминаете перевозчика душ. А лодку с веслом в кустах оставили?

— Думала, сравните с феей, — в тон ему постаралась ответить я.

Впрочем, получилось не слишком удачно. Он это почувствовал и усмехнулся:

— Вы для этого слишком суровы. Кстати, феи совершают кровавые жертвоприношения? У вас сейчас лицо точь-в-точь.

— Уже пришли.

Он задрал голову.

— Вы шутите.

— Ничуть.

Я поставила фонарь на траву, ухватилась за нижние ручки и принялась карабкаться наверх.

— Я туда не полезу. И не обещаю, что успею подхватить вас, прежде чем сломаете себе шею.

— Там есть нечто, на что вам обязательно нужно взглянуть.

— Возможно, для вас плесень и паутина в диковинку, но мои интересы не столь экзотичны.

— Милорд, прошу, это важно.

Я уже остановилась на узкой верхней площадке и теперь смотрела на него сверху вниз. Как ни странно, стоять здесь ночью было не так страшно, как днём: наверное, потому, что почти ничего не было видно. Только ветер завывал, гуляя меж стволов и шевеля тёмные верхушки.

Он выругался и полез наверх. Если у меня на подъём ушло какое-то время, то он вскарабкался удивительно быстро. Ветхие доски угрожающе скрипнули под нашим весом. Я нырнула внутрь домика и зажгла те свечи, фитили которых не успели утонуть в воске. Вокруг заплясали тени. Обернувшись, я увидела, что граф замер в проёме, опираясь обеими руками о косяк над головой и оглядывая обстановку.

— Неужели в детстве мне представлялось это пиратским кораблём? Дыра, — резюмировал он и без улыбки взглянул на меня. — Зачем мы здесь? Или это предлог, чтобы остаться со мной наедине?

Он застыл в небрежной позе, по-прежнему не ступая внутрь.

— Нет-нет, — поспешила заверить я, прикладывая ладони к стене. Как назло, из-за волнения ничего не получалось. Кровь едва двигалась по замерзшим пальцам.

— Хорошо, — пожал плечами он, — я, признаться, тоже не в настроении. Вот предложи вы это два дня назад…

Он осёкся и зажмурился, когда в полутьме во всю стену вспыхнул его портрет. Всё новые и новые линии загорались со скоростью пламени, лижущего пороховую дорожку.

— Что за… кто это? — удивился он даже больше, чем я предполагала.

— Вы.

Он снова перевёл взгляд на стену, на этот раз с любопытством и, оттолкнувшись руками от косяка, шагнул внутрь.

Я непроизвольно отступила на шаг.

— И кто это сделал?

— Матильда Лежер.

Он кивнул, будто именно этого ответа и ждал.

— Тогда откуда вы знаете, что это я?

— У нас схожие вкусы, а портрет удивительно точен.

Он хмыкнул, но не стал расспрашивать, откуда я знаю Матильду, что удивило меня.

Вместо этого он спокойно прикурил от одной из свечей и привалился к стене — до того угла свет не доставал. Я заготовила холодные, взвешенные ответы на его вопросы, но он молчал. Такое вступление меня сбило, и я сама пустилась в путаные объяснения.

— Наверное, вы поняли, что я здесь из-за Матильды? Прошу, выслушайте, не перебивая, — заторопилась я, но он и не думал перебивать, что сбило меня ещё сильнее. — Гм, при первой встрече вы произвели на меня неизгладимое впечатление… не каждый день встретишь воплощённую мечту, — столь откровенное признание далось мне нелегко, но я взяла себя в руки и продолжила: — Но тогда я не насторожилась. Догадалась я, лишь увидев то смутное отражение в зеркале, а затем ваш портрет. Впрочем, и тогда лишь наполовину. Помните, ещё был тот эпизод с карандашом, в гостиной… я ломала голову, а ответ лежал на поверхности: в тот день вы избавили сына от мучительного стыда и отвели гнев супруги.

Пока я всё это рассказывала, он продолжал молча курить в углу, и сизые струи обвивали комнату, клубились вокруг, текли по воздуху. От тяжёлого запаха стало душно, как в опиумной курильне. Я видела лишь оранжевый огонёк, освещавший его губы и подбородок.

— А ещё наша встреча в коридоре… казалось, замок ожил, он откликался вашим желаниям по щелчку пальцев. Вы с ним были единым целым, или, вернее, он был вашим продолжением, подчинялся, как механизм своему инженеру… Он ведь вас слушается, правда? Как и все предметы вокруг — они здесь ведут себя согласно вашей воле, а люди видят только то, что вы пожелаете. Вы играете сознанием окружающих. И солгали, сказав, что никогда не были сильны. А сами всё это время нарушали императорский запрет, лепя свой маленький мир, стирая образы в головах людей и заменяя их своими. Материализация иллюзий и фантазий — вот ваша искра!

— Скатились-таки в мелодраму, а я уже было увлёкся рассказом, — нарушил тишину он. — Думал, вам-то как раз придётся это по вкусу: зачарованный замок и томящийся в нём, как в плену, монстр, почти как в известной сказке…

— Вы не томитесь. Вы держите в плену остальных.

— Вы всерьёз переоцениваете масштаб. Я лишь кое-что подправляю… иногда, по мелочам — как с тем же карандашом. Всё остальное, — он обвёл рукой пространство вокруг, — вполне реально.

— Но перестанет таким быть: изменится, сотрётся, перевоплотится, как только вам этого захочется.

— Почему нет? — пожал плечами он. — Намного приятнее жить в мире, который сам себе выстроил. Я бы сказал: «Тоже попробуйте», но вы из тех, кому приходится довольствоваться миром, созданным другими.

— Но вы заставляете остальных жить в вашей лжи.

— Лжи?

— Конечно. Господи, я ведь даже не знаю, как вы сейчас выглядите!

— Разве это имеет значение? Вам стало бы легче, узнай вы, к примеру, что я весь в парше и с дурными зубами?

— Но я бы знала правду…

— А с чего вы решили, что всё это неправда? Что, вообще, такое правда? Разве это не то, что мы видим и можем потрогать?

— Вы переиначиваете.

— А фантазии… люди сами за них цепляются. Иллюзии — вещь очень живучая, стоит однажды впустить их в свой дом. Особенно юркие остаются и начинают жить своей жизнью.