Осень 1890 года с ее мухами (любительницами живописи) миновала, и Суриков наконец-то смог натянуть полотно «Взятие снежного городка» на подрамник. Картина согрела его памятью о Сибири, ее краски были как домашняя печь среди новой зимы. Он и девочки подолгу стояли перед дорогим ему творением. Художник не совсем оставил его, ему все хотелось вернуться к былой радости, и время от времени он проходился кистью то здесь, то там. Надо было ожидать летних каникул в гимназии, чтобы иметь возможность вдохнуть жизнь в новый замысел — «Покорение Сибири».

Лучшее место для «Снежного городка» — Третьяковская галерея, но собиратель что-то не выражал желания приобрести эту вещь. Может быть, Павлу Третьякову она казалась слишком шумной для его глубокомысленных залов? В 1890 году он приобрел в галерею «Тихую обитель» Левитана, жемчужно-нежную песнь русского мечтания, «Что есть истина?» Ге, где имперски грузный Пилат вопрошает об этом похожего на бесплотную тень Иисуса. Обе эти картины так далеки от забот людей, от погруженности их в действительность переживаний.

В том же 1890-м галерею Павла Третьякова посетил Александр III. Вызвано это было тем, что коллекционер оказался соперником императора по части приобретения картин. На передвижной выставке 1888 года, которую одним из первых осматривал Александр Александрович, выяснилось, что понравившиеся ему полотна уже стали собственностью Павла Михайловича. «Хотел приобрести что-нибудь, а купец Третьяков все у меня перебил», — посетовал император устроителям выставки. После этого устроители решили ничего не продавать, пока выставку не посетит его величество. Хитрый купеческий ум Третьякова скоро нашел выход — он стал приобретать картины прямо из мастерских, исправно отслеживая окончание живописаний. Художники, пропитавшиеся духом демократии, ему потворствовали. Илья Остроухое, один из распорядителей выставок передвижников, сообщал Третьякову 22 февраля 1889 года: «Относительно картин, помянутых в Вашей телеграмме, Вы можете быть совершенно покойны. Сегодня на выставке будет Вел. кн. Владимир Александрович, и ему доложат, что эти вещи присланы экспонентами уже проданными». В 1890-м Николай Ярошенко, без пяти минут генерал-майор, рапортовал: «Удалось сохранить за ним все купленное им, несмотря на намерение Императрицы приобрести те же произведения». Тогда-то и раздосадованный самодержец решил побывать у Третьякова и перекупить все, что сочтет нужным, из его собрания. По воспоминаниям очевидцев, на экскурсии царь долго крепился и, наконец, оказавшись в зале Сурикова, попросил коллекционера уступить ему «Боярыню Морозову». Находчивый купец ответил, что картина не продается, ибо ему уже не принадлежит, он передает галерею городу Москве. Тогда Александр III стремительно отступил от Третьякова на несколько шагов и низко поклонился ему. Вопрос был исчерпан.

Коллекция картин царской семьи была недоступна для всенародного обозрения, а галерея Третьяковых стояла, как храм, открытый и простолюдину, и царю. Скульптор Сергей Коненков вспоминал: «Помнится мне, в 1891 году приехал я в Москву из Ельнинского уезда, Смоленской губернии, поступать в Училище живописи, ваяния и зодчества, и, как водилось, прежде всего направился в Третьяковскую галерею. Долго, как зачарованный, не в силах отвести глаз, стоял я перед «Боярыней Морозовой» и тогда-то по-настоящему ощутил величие Сурикова»[55].

Среди эпистолярного наследия Василия Сурикова сохранилась его записка Павлу Третьякову, помеченная 1891 годом:

«Павел Михайлович!

Нельзя ли осмотреть Вашу галерею моим землякам-красноярцам — доктору Кускову с супругой?

Люди совсем благонадежные.

Искренно Вас уважающий В. Суриков».

Для чего же художнику понадобилось хлопотать за друзей, тогда как известно, что галерея была открыта для осмотра и до передачи ее Москве? Именно в 1891 году она была закрыта для публики на два года. Говорят, это было спровоцировано тем, что студенты Московского училища живописи, ваяния и зодчества, приходившие копировать знаменитые полотна, оставляли пробы цветности мазков прямо на оригиналах, что неоднократно обнаруживал сам Третьяков, а также тем, что несколько этюдов было похищено. Как-то Илья Репин, явившись, внес поправки в свои картины, что вызвало гнев собирателя, отнесшегося к этому как к порче своего имущества. Но была еще одна причина. Расставаться с делом жизни Павлу Третьякову было нелегко, хотелось выдержать паузу, почувствовать себя подлинным хозяином галереи. Кончина брата, Сергея Михайловича, по завещанию которого его собрание западноевропейской живописи приобщалось к передаваемой городу галерее, тоже растревожила собирателя. К тому же собственное его здоровье было неважным.

Для доктора Кускова с супругой Третьяков сделал исключение — может быть, эти люди, проделавшие невероятно долгий путь из Сибири, больше не окажутся в Москве. С подобными записками Суриков обращался и впоследствии, хлопоча за своих земляков.

В январе, 1-го числа, Василий Иванович получил из Красноярска поздравительную телеграмму с Васильевым днем (телеграммы были в моде) и немедля ответил:

«Здравствуйте, милые мама и Саша!

Мы, слава Богу, здоровы. Получили от вас и чай, и , спасибо. Только ты зачем столько чаю послал, Саша? Хоть продавай.

Картину я вставил в раму золотую. Очень красиво теперь. Я ее закончил. Скоро, в начале или середине февраля, надо посылать на выставку в Петербург. Не знаю, какое она впечатление произведет. Я, брат, ее еще никому не показывал.

Душата учатся хорошо. Праздники у них весело прошли. Устраивали елку, да еще домах в трех были на елке. Они получили кое-какие елочные подарки. Ну, да это что, а главное, не скучно прошло.

Получил от вас телеграмму поздравительную. В этот день в именины мои стряпали пашкетишко, ели и поминали вас, да, наверно, и мама сделала его. У нас укладник здоровенный вышел.

Я ужасно рад, что Бог помог выстроить погреб. Теперь все как следует.

Вчера был в Малом театре, видел новую комедию Крылова «Девичий переполох». Вот бы, брат, ты где похохотал досыта. Исполнено было бесподобно. Осенью был на Сибирском вечере в «Славянском базаре». Встретил студента из Красноярска, Жилина гимназиста товарищ. Вспомнили Красноярск. А я, брат, скучаю по Сибири. Нет здесь приволья, да и тебя с мамой нет! Бог даст, свидимся.

Целую вас с мамой крепко, крепко.

Твой любящий брат В. Суриков».

В следующем кратком письме художник сообщает родным, что картину скоро отошлет в Питер, а сама передвижная выставка откроется 3 марта.

Зимой 1891-го Сурикову исполнилось 43 года. Он был уже маститый художник, проживший в искусстве самые яркие страницы, свои стрелецкие казни и свой раскол. Суриков становился школой, все глубже уходя в прожитое творчеством. Открывается выставка передвижников — Суриков раздумывает: не посетить ли ее прежде, чем она приедет в Москву? Он не может быть равнодушным к судьбе отечественного искусства, он следит жадно за новинками и старыми друзьями. Судя по следующему письму Павлу Чистякову от 19 марта 1891 года, Суриков не удержался и посетил выставку Товарищества передвижников в Петербурге.