Передвижник, подвижник — такова была суть Сурикова.

Эта воинственная песня теперь сопровождала Сурикова дома и в пути. Он исполнял ее под гитару, рокоча струнами, взбадривал себя. Ее авторство принадлежит Кондратию Рылееву[59], члену петербургской масонской ложи «К пламенеющей звезде», впоследствии казненному в числе пяти организаторов декабрьского восстания 1825 года. Возможно, осознавая, что его вольнодумство принимает опасный уклон, будущий декабрист видел себя на каторге и в ссылке в Сибири. А может быть, никакого морока предчувствий не было, Рылееву хотелось воспеть героическую личность, находя и в себе способность потягаться с бурей. Суриков отождествит себя с Разиным, ну а пока он один из воинов дружины Ермака…

Художник размышлял о новой картине. «В «Снежном городке» мне хотелось передать в картине впечатление своеобразной сибирской жизни, краски ее зимы, удаль казачьей молодежи. В «Покорении Сибири» тоже много лично пережитого. Точно так же, бывало, идем в кулачном бою стенка на стенку, сомнем врага, собьем в кучу, прижмем к обрыву и врежемся в кашу человеческих тел. И типы инородцев — тоже все это было хорошо знакомое по сибирской жизни. Даже и силуэты всадников, в смятении скачущих на дальнем берегу, — тоже не что иное, как передача ярко сохранившегося в памяти впечатления», — рассказывал он Волошину[60].

Увлеченный великими событиями, к которым были причастны его суровые земляки, Василий Суриков в течение четырех лет без устали работал над новой картиной. Первый набросок композиции датирован 1891 годом. На нем есть авторская надпись: «За Волгой, на Каме». Он был создан на пароходе, в пути, много раз проделанном Суриковым из Москвы в Сибирь и примечательном тем, что поездка была не на отдых после больших трудов, или с черным попутчиком-горем после утраты жены. Это позади, теперь все мысли заняты композицией картины и ее деталями. Шесть поочередно созданных эскизов говорят о том, насколько глубоко Суриков ушел в работу. Художнику необходимо было услышать шепот давно минувшей эпохи, когда-то звучавший кличем, криком и стоном.

К 1891 году относится и этюд крестьянина в позе Ермака. Художник примерял этот образ ко всяким встречным, будто готовое платье. А оно все не находило фигуры, под которую было шито.

Кстати, каждое действующее лицо картины нужно было еще и одеть в соответствующий времени и событию наряд. В Красноярск живописец ехал и за этим. По свидетельству Якова Тепина, бесценную помощь в этом ему оказывала мать, Прасковья Федоровна: «…она помогала ему иногда находить и создавать костюмы для героев его «Ермака».

Лето 1891 года художник проведет в Красноярске. Зимой 1891/92 года полотно будет начато, об этом художник сообщит в письме брату. В самых ранних эскизах им была намечена не только общая расстановка масс, но и ракурсы большинства фигур. Пищали, сбруя, кольчуги, знакомые по первым годам детства, будто звенели призывно издалека, с места боя. Еще надо было осмыслить — каким образом крошечное для сибирских масштабов войско могло положить начало вхождению Сибири в состав России.

Три лета, в школьные каникулы дочерей живя в Сибири, Суриков занимался поисками типов для задуманной картины. Новый большой замысел брал словно боевым штурмом, не отступая ни на шаг. Сначала он делал этюды сибирцев, изучал потомков тех, с кем встретился Ермак на берегу Иртыша: как они живут, побежденные? Потом отправится в донские станицы. Монолиту православного русского войска надо было противопоставить разноязычные племена, басурманское боевое ядро которых горит звериной отвагой.

Колоритный азиатский материал притягивал художника и своей живописностью. Трудно даже сказать, что было для него на первом месте — имперская идея покорения или возможность разгуляться кистью так, как еще не бывало. В те годы академическое искусство еще не было доступно аборигенам, как это случится в советское время, когда они, получая высшее художественное образование, живописали в костюмах и лицах события из прошлого и настоящего своих народов. Суриков оказался одним из первых, кто донес до столицы образы коренных народов Сибири. Студентом Академии художеств, оказавшись в 1873 году во владениях своего красноярского покровителя П. И. Кузнецова в Узун-Джуле, в Минусинской степи, чтобы поправить здоровье, он был поражен многообразием ландшафтов и картин жизни. Его всегда влекло к себе первозданное, диковатое. Тогда его поразили каменные бабы, юрты, кочевой уклад, сообщающий неукротимую подвижность обитателям степей, хакасы-охотники со столетними стрелецкими пищалями, женщины в пестрых рукодельных нарядах с развевающимися лентами и нашивками, словно бы гибким и грациозным аборигенкам хотелось еще больше движения. Акварели 1873 года пригодились в 1890-е.

В этот приезд, сразу оставив детей на попечение матери и брата и снова оказавшись на пароходе, Суриков отправился вверх по течению Енисея. История не сохранила названия судов, на которых он путешествовал. А вместе с тем это мог быть и «Св. Николай», памятный красноярцам в качестве исторического экспоната у левого берега — на нем в шушенскую ссылку прибыл В. И. Ленин (этот двухколесный пароход был построен в 1887 году для заходов на порожистую Ангару с высокими скоростями течения); это мог быть и «Св. Иннокентий», и «Илим». Все три приобретены крупным иркутским золотопромышленником Сибиряковым.

Красноярские купцы закупали суда в Англии и Германии. В 1890 году купцы Гадаловы, объединившись с купцом Е. Жернаковым, учредили Сибирскую акционерную компанию срочного буксирно-пассажирского пароходства по рекам Енисею, Оби и Иртышу. Это была их цивилизаторская реплика на трехсотлетие присоединения Сибири к России. Летом 1891 года в Красноярске побывал наследник престола, будущий царь Николай II. К Красноярску он подъехал на пароходе Сибирякова «Св. Николай» в сопровождении гадаловского парохода «Граф Игнатьев». Трудно сказать, где в этот момент был Василий Суриков. Его письма родным молчат, поскольку мать и брат в этот период находились рядом.